Я говорю вам об этом, хотя кажется, будто это не имеет отношения к теме «дети и смерть», потому что невозможно донести до ребенка что-то, чего еще не понял сам. Мы не можем рассказать ребенку о жизни, о процессе умирания, о самой смерти, об участи тела, если сами не прошли через некоторые эмоциональные и интеллектуальные состояния. Этого нельзя выдумать, вообразить, прочитать в книгах. Это нужно прожить.
Я видел достаточно умирающих людей, потому что я пять лет был хирургом на войне, и вокруг умирали многие. И вот что очень меня поразило: умирание пугает людей, потому что они чувствуют, что будут умирать в одиночестве. Я приведу вам два примера. Первый — немецкий солдат, которого привезли в наш госпиталь; он был в сознании несколько часов, а потом впал в бессознательное состояние. У нас был очень молодой лютеранский пастор, который вышел из его палаты в слезах и сказал: «Это ужасно — я не могу больше говорить с ним, я ничего не могу сделать для этого умирающего». Я был молод, немного за двадцать, и резок, и я сказал ему: «Не дури. Возвращайся в палату, сядь рядом с умирающим и читай ему вслух по-немецки Евангелие, начиная с рассказа о воскрешении Лазаря». И он три дня так и делал, конечно, не сутки напролет, но в течение трех дней он читал умирающему Евангелие. Перед своей смертью этот человек очнулся и сказал мне: «Так чудесно было чтение Евангелия. Я не мог подать никакого знака, что я воспринимаю, слышу его, но я слышал каждое слово, и теперь могу умереть с миром». И это понял не только умирающий, но также и молодой священник. А я получил подтверждение тому, во что верил на основании собственного опыта.
Вот другой пример про молодого солдата. Он умирал; я пришел к нему вечером, сел рядом и спросил: «Тебе страшно умирать?» он ответил: «Умирать я не боюсь, но я боюсь умирать в одиночестве». Я сказал: «Ты не умрешь в одиночестве. Я останусь с тобой». Он сказал: «Да, но, во-первых, вы не можете просидеть всю ночь, а во-вторых, я все равно этого знать не буду». И я ответил: «Да, я буду сидеть всю ночь, и ты будешь это знать, потому что пока ты сможешь смотреть на меня и говорить, мы будем беседовать; когда ты уже не сможешь ничего сказать, ты будешь меня видеть. Когда ты почувствуешь, что слишком слаб или устал, ты уснешь и будешь держать меня за руку, ты сможешь сжимать мне руку, когда захочешь, и тогда ты умрешь, зная, что ты не один». Так и произошло: он держал меня за руку, сжимал ее время от времени, потом его рука похолодела и ослабла, и он умер, но он умер не в одиночестве.
Я думаю, для нас крайне важно пройти через такие ситуации, если мы хотим знать, как рассказывать детям о смерти, — рассказывать ясно, конкретно, но не вызывая жуткого впечатления, будто это просто разрушение, конец, безнадежный распад. С другой стороны, нельзя представлять смерть ребенку, да и взрослому, в каком-то розовом свете. Этого никто не может принять, потому что, когда подходишь к человеку, потерявшему близкого, и говоришь: «Разве вы не знаете слов Христа: ”Я есмь Воскресение и Жизнь?“ Разве вы не знаете того-то и того-то?» — сказанное таким образом не доходит до вашего собеседника. Его боль такова, что подобные слова и цитаты, которые он знает не хуже вас, не воспринимаются им живительно. Все, чем мы можем с человеком поделиться, — это наша вера. Не пытаться разделить с человеком его муку. Глубоко сострадать ему, чувствовать боль за него и вместе с ним, но делать это из своей непоколебимой веры, потому что очень часто другому нужна поддержка нашей веры. И это относится к ребенку, потерявшему родителя, возможно, больше, чем ко взрослому, потому что ребенку нужно ощущение безопасности, а ощущение безопасности приходит от вашей веры, от вашей собственной устойчивости перед лицом смерти в гораздо большей степени, чем от того, что вы можете сказать о смерти и умирании.
Дети тоже могут пройти через ситуации, позволяющие им постичь опыт смерти. Я сейчас говорю не о том, чтобы оказаться рядом с умирающим или тем, кто уже умер и теперь являет спокойствие, безмятежность, красоту смерти. Мне кажется, в разном возрасте мы воспринимаем смерть очень по-разному. В детстве — я говорю сейчас о мальчиках, но думаю, что у девочек должен быть сходный опыт, — мы все играем в вой ну; вот играют две команды, и один из мальчиков кричит: «Пиф-паф! Падай, ты убит!» Другой мальчик падает, он «убитый»; он лежит ничком и изо всех сил старается быть «мертвым». Но поскольку в его теле нет ничего, кроме возбуждения от игры, через некоторое время он кричит: «Я уже достаточно был мертвым, теперь твоя очередь. Пиф-паф! Ты убит!» Звучит очень поверхностно и смешно, но этот опыт — быть убитым и чувствовать себя полностью, в высшей степени живым, способным вскочить и продолжить игру, — больше всего соответствует воскрешению Лазаря. Это то, как ребенок может воспринять смерть, потому что смерть — это не он, он — жизнь, и все же он погружается в эту ситуацию, и иногда впечатлительный ребенок может настолько погрузиться в ситуацию, что совершенно столбенеет от ужаса. Помню, как мальчик лет восьми-девяти, игравший в такую игру, спрятался за кустом и не мог пошевелиться, потому что говорил: «Меня убьют». И тогда я взял его, и мы стали играть одну роль вместе, и он обнаружил, что может включиться в игру. Так опыт этой игры научил его, что он может внутри игры воплощать и жизнь и смерть, — а он думал, что это невозможно. Позже, разумеется, он стал гораздо более зрелым и уже мог относиться к проблеме смерти не с тем ужасом, который у него был сначала, а с осознанием того, что он испытал.