Перед родителями, которые потеряли ребенка, проблема стоит так: они верят в вечную жизнь или нет? Если вечная жизнь есть, то ребенок вошел в нее чистым, незапятнанным, открытым для Бога; если они не верят в вечную жизнь, тогда не знаю что сказать. Вернее, если бы люди были последовательны в своем неверии и могли сказать: «Что ж, это естественный процесс, ребенок умер, но он будет жить вечно в природе. Составные элементы его тела вернулись в вечный круговорот жизни природы», тогда они могли бы с этим справиться. Но очень немногие неверующие не верят до такой степени. Большинство неверующих чувствуют… хотя если нет Бога, если нет вечности — что я должен чувствовать? Если разобраться логически — ничего. Но здесь не логика, здесь эмоция, чувство; я неожиданно обнаружил: меня нет, я не существую, я мертв. Но если нет вечности, нет и возможности делать такие открытия. Это можно исключить логическим путем, но в своем экзистенциальном опыте с этой дилеммой сталкиваются многие верующие и неверующие. Когда умирает ребенок, переживание утраты может быть очень болезненным и сложным; одна из причин в том, что по большей части люди закрывают глаза на возможность смерти, и, когда она приходит, это поражает их, как гром среди ясного неба. Те, кто изучал проблему переживания утраты, настаивают, что утрату нужно проживать постепенно, пока смерть человека еще только отдаленное будущее; нужно свыкнуться с тем, что этот человек умирает, однако еще жив. Я могу относиться к человеку как к живому, понимая, что процесс умирания уже идет.
Я сейчас хочу рассказать нечто личное. Моя мать умирала от рака в течение трех лет. Она была дома после неудачной операции, она знала, что умрет, потому что я сказал ей. Мы жили с этим; иногда при мысли о ее приближающейся смерти мне было очень тяжело. Тогда я шел к ней в комнату, садился на полу у ее кровати и говорил: «Мне плохо»; я клал голову ей на подушку, и она давала мне мужество смотреть в лицо ее смерти. Бывали минуты, когда ей было тяжело из-за предстоящей разлуки. Она любила жизнь даже в моменты страшной боли; она мне однажды сказала: «Если бы мне пришлось так страдать полтораста лет, я бы приняла страдания, чтобы только жить». И в эти моменты она звала меня.
Эта странная ситуация: ты смотришь в лицо смерти вместе с тем самым человеком, который умирает, но еще жив, и именно это позволяет переживать утрату постепенно, поэтапно; а вот внезапную утрату, от которой ты отгораживался — «этого не может случиться, этого не может случиться, этого не может случиться»; и вот это случается и перенести почти невозможно. Я говорю «почти», потому что в конце концов люди переносят и ее, но переносят огромной ценой.
И конечно, по мере того как человек стареет, вместо того чтобы отчаянно искать в нем признаки жизни, выживания, можно честно сказать: «Да, эти составляющие, эти черты тускнеют, уходят: память подводит, разум теряет ясность, реакции уже не те, физически человек не может делать то, что раньше» — и смотреть на это не с ужасом, а как на раскрывающуюся тайну того, что происходит с любимым человеком, тайну, которая не есть постепенный распад личности, но которая похожа на цветок: он открывается, расцветает в полноте, и затем лепестки начинают опадать. И я думаю, это справедливо не только по отношению к другим, но и к самим себе. Я могу говорить об этом, потому что мне уже за семьдесят, мне не сорок, я не чувствую себя физически, интеллектуально так же, как в прошлом. И это дивное чувство: да, живым остается чуткое сердце, ответная любовь к жизни, к людям, к Богу, а все остальное, второстепенное, будет постепенно слабеть, тускнеть, и останется то, что апостол Петр назвал «сокровенный сердца человек» (1 Пет. 3:4).
Думаю, каждый из нас должен рассматривать собственную жизнь на фоне этой возможности, то есть своей будущей смерти, и не для того, чтобы примириться с ней, потому что это означало бы в некотором смысле принять свое поражение, но посмотреть на нее как на нечто, что произойдет и что будет победой другого рода, победой в другом измерении. И тогда можно говорить о смерти с ребенком любого возраста, и у меня есть такой опыт. Я недавно говорил с тремя детьми в возрасте шестнадцати, четырнадцати и восьми лет о предстоящей смерти их матери. Я поговорил с каждым по отдельности и говорил с каждым по-своему, и вместо того чтобы жить, как раньше, в ужасе от неизвестного, потому что они чувствовали, что что-то происходит, но никто им ничего не говорил, все их отношение неожиданно поменялось, и они творчески живут рядом с этой тайной смерти, присутствующей в их доме уже не как ужас, а как новое измерение, измерение вечности.