— Чистая схоластика! А ведь, поди, запоминал, старался… Где ты раскопал?
— В одной старинной книге.
— Х-м… Они еще сохранились?
— Если хорошенько поискать, то можно и найти.
— И где ж конкретно?
— Там, где это было, думаю, теперь уже все превратилось в прах, — уклончиво ответил Левер. — Неохота даже вспоминать… И вправду, словно сон какой-то… Прошлое и будущее… их ведь нет, они поэтому смыкаются друг с другом — где-то там… А настоящее… пойди поймай его границы! Видишь, как все зыбко и при том — на редкость упорядоченно?! Повторю: от самого Большого взрыва. Им же и закончится. Когда мы загадаем, что случится после, и сумеем это разгадать…
— Вот здесь я мог бы и поспорить, — вздохнул я.
— Спорь, — немедля согласился Левер. — Никто не запрещает. Ибо свобода — категория нравственная, но и только. Ты свободен быть несвободным — если тебе хочется. Ведь в споре никто не свободен, и надо прикидывать все наперед… Мораль предваряет многие поступки, это так. Моралью ты связан по рукам и ногам. И еще раз повторю: тут ты способен только уповать — могу это, могу то, а это совершенно не умею, получится вот эдак или не получится вовсе… Но кроме утилитарной морали есть еще и нравственность, она не оперирует понятиями «да» или «нет». Если угодно, она покоится на логике квантового поля, а не на той логике, которую нам обеспечивает наш обыденно-информационный мир. Мораль — дискретна и сиюминутна, а нравственность — в поле культуры. По сути, за пределами наших жизней и за пределами нашего конкретного опыта. Вот она-то доподлинно знает, что совсем свободна, она как бы баюкает мораль в себе. Мораль: я должен, я не должен — свободы нет. Нравственность: я способен, я неспособен — тут-то свобода и гнездится. Свобода — это осознание проявленных потенций. Проявленных! А это всегда возможно лишь задним числом.
— Ну, понесло!., — сокрушенно вздохнул я, понимая, что Левер вновь уселся на любимого конька, с которого теперь не слезет очень долго.
И уж кто из нас занудный праведник!.. Сколько раз я порывался поболтать с ним просто, по душам, но — бесполезно. Словно некий кокон обволакивал его измученную душу, не давая адекватно реагировать на то, что отвечал и делал собеседник. Левер даже не вешал — ему необходимо было просто выговориться, раз и навсегда. Будто другого случая уже и не представится… Х-м… Навсегда? Признаюсь, эта мысль до сих пор меня не посещала. Даже странно как-то, чуточку не по себе…
— Нет, ты дослушай до конца и не перебивай! — запальчиво воскликнул Левер. — Раб — пока он раб — своей рабскости в полной мере и не ощущает. Он несвободен постольку, поскольку иначе, нежели раб, не мыслит. И эту свою несвободность он может в полной мере уяснить себе, однажды переставши быть рабом. Ему будет что сопоставлять. Он говорит: «Я был рабом и более рабом не буду». Он обрел свободу выбора. Он осознал прошедшее. А в настоящем он был раб — всего лишь. И в преднастоящем только смутно понимал, что рабство — это плохо. И в тот момент он не был вот настолечко свободен, поскольку не прошел еще через конкретно осознанное рабство.
— То есть, — прервал я затянувшуюся Леверову речь, — ты хочешь сказать, что свобода выбора возможна исключительно после того, как действие совершено?
— Естественно! — Левер с силой огладил свои костлявые колени. — В цепи аналогичных действий, в сходной ситуации. Другое дело, что уподобление должно быть в точности соблюдено по всем параметрам… Вот, кстати, это самое мы и имеем в такой замечательной штуке, как История! Потому и можем что-то подправлять в дальнейшем. Изменись ситуация коренным образом, мы бы тотчас дружно забрели в потемки. Шли бы на ощупь.
— Так и поступаем… Но тебе не кажется, — поневоле втягиваясь в спор, возразил я, — что История в силу своих законов не очень-то…
— История — типичная сверхситуация, — безапелляционно заявил Левер, вновь принимаясь ерзать на столе, словно там могла найтись какая-то особая ложбинка, где было бы сидеть совсем приятно. — Как Большой взрыв, например. Мы — в рамках этой сверхситуации и, какова она, не знаем. Нам дано только рабски постигать законы. Разумеется, ни о какой свободе тут не может быть и речи. У нас нет объективного опыта с выходом вовне. У нас есть объективный опыт, лишь замкнутый на нас самих. Однако формально кольцо это дробится, и весьма успешно. И каждая дробная часть — наша собственная жизнь… А в ней — столько упований, столько поступков, столько неосознанного!..
— Ага, значит, когда я иду убивать…