В полночь Дэва разбудили и увели в соседнюю комнату.
— А после этого… после этого… — На лице Кункуна была написана ярость, глаза налились кровью. — Стены были довольно тонкие, и товарищи слышали, как орал и топал ногами инспектор, слышали частые и глухие удары. Это избивали Дэва. Но он молчал, не издал ни единого стона. Той же ночью инспектор уехал, а начальник тюрьмы некоторое время спустя втащил к нам в камеру Дэва. Если бы вы только видели, как они его разделали! Все тело было сплошной раной! Но Дэв, как я уже сказал, не издал ни единого стона. Под утро нас всех переслали в другую тюрьму. Потом его немного подлечили, с виду он теперь стал, как и раньше, но, верно, старые раны все время дают себя знать. Днем он держит себя в руках, а ночью… ночью стонет!..
Я пристально посмотрел на Дэва. На лице, на руках, на ногах — всюду виднелись следы побоев. Но какая душа таилась в этом измученном теле! Горячая, яркая, крепкая, как сталь!
Бхаратия
МУНМУН
— Мунму́н, Мунмун, Мунмун! — кричал бритоголовый мальчишка лет четырех, гоняясь за черным козленком с коротко обрезанными ушами.
Козленок, взбрыкивая, стрелою мчался от своего преследователя, потом, остановившись, задорно посматривал на него и даже делал несколько мелких шажков. А потом снова подпрыгивал и начинал бешено носиться кругом. Мальчик, протянув руку со сладким печеньем, ласково звал козленка, стараясь подманить его к себе. Ему так хотелось ухватить четвероногого шалуна за пушистую слабенькую шейку, обнять его! Но козленок не хотел идти на зов. Пока бритоголовый, одной рукой поддерживая густо-оранжевое поминутно спадающее дхоти, гонялся за козленком, прибежали другие мальчишки, его приятели-сверстники.
Окружив своего товарища, они глядели на него с несомненным почтением и завистью. Какой-то совсем голый, покрытый пылью мальчонка спросил:
— А сто тебе сегодня подалили, Мадхо́?
На что тот ответил важно и не спеша:
— Когда мне сделали му́ндан[34], то мне подарили вот это новое дхоти и много сладкого. Когда-нибудь ты тоже получишь все это.
Малыш замолчал. Он чувствовал горькое сожаление, что его пора делать мундан еще не пришла. Другой, наоборот, жалел, что она уже миновала.
— Пока тебе не проткнули ухо, ты, наверное, и не знал, что на свете есть дхоти и сласти, — насмешливо сказал он, кивнув на сережку в ухе бритоголового.
Мальчишки, сдвинувшись плотнее, стали разглядывать уши Мадхо. Мочки ушей у него были проткнуты и в отверстия вставлены маленькие медные сережки. Обряд протыкания ушей состоялся совсем недавно, поэтому уши были еще припухшие, а на дужках сережек виднелись засохшие капельки крови. Какой-то бойкий парнишка, не полагаясь на глаза, решил потрогать ухо Мадхо. Тот от боли судорожно втянул внутрь воздух и резко отшатнулся, на глазах у него показались крупные слезы. Мальчишка, оробев, быстро отдернул руку. Другие тоже испуганно примолкли. Дети бедняков, они боялись причинить неприятность наследнику богатого дома. Мадхо же, морщась от боли, невольно подумал о том, что́ испытал его любимец козленок, когда ему отрезали уши.
«У меня уши только чуть-чуть проткнули — и то больно, а у него, бедняжки, почти по пол-уха отхватили». Ему стало очень жаль козленка, захотелось тут же его поймать, приласкать, погладить…
Козленок, тычась мордочкой в вымя матери и виляя коротким хвостиком, сосредоточенно сосал. Коза спокойно пережевывала жвачку и только иногда, повернув голову, оглядывала свое дитя.
«Сейчас легко поймать его», — сообразил Мадхо и рассказал товарищам свой план.
Отряд немедленно рассыпался цепочкой, козу и козленка окружили и взяли в плен. Ухватив козленка за ноги, ребятишки втащили его на ворох соломы, сложенной в глубине двора, и, усевшись вокруг, стали с ним играть.
Коза, не решаясь подойти ближе, жалобно блеяла, словно хотела сказать ребятам: «Смотрите, дети, не обижайте Мунмуна, не дергайте его за хвост и уши».
Маленькие ручонки ласково гладили козленка, а он, закрыв глаза, словно дремал. Ласка ребятишек была ему и приятна и вместе с тем тяготила его. Иногда он делал попытки вырваться из их объятий, вскакивал, брыкался, но потом снова бессильно затихал и закрывал глаза. Ребята, решив покормить его, старались открыть ему рот, но он крепко стискивал зубы. Они называли его ласковыми именами — он словно не слышал их. Они гладили его по спинке — он недовольно поеживался. Видимо, что-то в короткой жизни козленка научило его опасаться человека.