— Вставай, гаденыш! Ночь подходит, а город, видишь, еще где. Вставай, если жить не надоело!
Подняв кверху лицо с завязанным ртом, мальчик широко открытыми глазами посмотрел на джата. Тот, дергая за веревку, вновь принялся бить его.
Со стороны города медленно ехал на велосипеде средних лет бабу в черной шапочке и в очках. Увидев, что джат избивает мальчика, бабу остановился и слез с велосипеда.
— В чем дело? — спросил он. — За что ты его бьешь?
Джат, не отвечая, долго рассматривал бабу с головы до ног. Наконец, стараясь подавить свою ярость и дышать ровнее, он сказал:
— Это сумасшедший, сахиб. Вот уже третий день, как я бьюсь с ним. Никак от него не отвяжешься.
— Куда же ты его ведешь?
— В сумасшедший дом, сахиб. Чуть свет вышли из деревни, скоро уж вечер, а мы все еще не дошли до города. Так и тащу его третий день.
Сидевший на земле мальчик, поворачиваясь всем телом, смотрел ничего не выражающими глазами то на бабу, то на джата.
— Кто он? — спросил бабу.
Голос джата стал мягче.
— Он сошел с ума совсем недавно, — медленно проговорил он. — Когда отец у него умер, у мальчишки началась горячка, и он пошел к месту сожжения. Я его утешал, да все зря. Вернулся он оттуда — глаза точно стеклянные и несет всякую чепуху.
Опираясь на велосипед, бабу некоторое время молча рассматривал их обоих. Затем, видимо полагая, что опыт горожанина и образование дают ему на это право, сказал:
— Но зачем же ты бьешь его? Ведь чем больше ты будешь его бить, тем скорее он совсем лишится рассудка. Да и рот ты ему зачем-то завязал.
— Если бы я не бил его, он бы и шагу не ступил. Говори не говори ему — все попусту.
— Разве у него больше никого нет? Зачем ты тащишь его в сумасшедший дом? Полечи — поправится.
— Эх, господин, кто же его будет лечить? У него только и есть близких, что старая бабка, да и та слепая. Разве можно на нее оставить мальчишку? Она было хотела взять его к себе, да намбарда́р[47] отговорил — послушалась. Вы знаете урду́[48], господин? Письмо прочитать сможете?
— Конечно. Что там такое?
Джат пошарил в кармане жилета из грубой ткани, который был надет у него на рубаху, и извлек оттуда грязную, порванную по краям бумажку.
— Прочитайте ее, господин.
Бабу взял бумажку, посмотрел на два отпечатка пальцев и подпись, поставленные на ней, затем начал медленно читать:
— «…Сегодня мы, староста Да́дир Синх и два члена панчая́та[49], свидетельствуем, что Би́шан Синх, сын покойного Су́пха Синха, после смерти своего отца стал наполовину сумасшедшим. Мы просим определить его в сумасшедший дом Джаланда́ра. Родственников у него нет, и оставлять его в деревне опасно…»
Просмотрев этот странный документ до конца, бабу хотел перечитать его, но в этот момент сумасшедший, вырвав веревку из рук джата, бросился бежать в поле, покрытое грязью и крупными комьями земли и сплошь исполосованное межами. Мальчик бежал что было сил. Его худые, нетвердо ступавшие ноги то и дело скользили и разъезжались в разные стороны.
Между ног, извиваясь, как змея, тянулась веревка, которою были связаны руки мальчика.
С удивлением бабу увидел, что джат не делает ни малейшей попытки удержать сумасшедшего. Он даже уселся на обочину дороги.
— Да ведь он сбежал, — сказал бабу. — Что же ты будешь теперь делать?
— Куда ему бежать? — засмеялся джат. — Сейчас вернется. Он уже так три раза бегал. А вы, господин, говорили: «Развяжи веревку…»
Не успел безумный пересечь первую межу, как поскользнулся, и, не удержавшись, упал лицом в землю.
Испуганный, он вскочил и бросился бежать снова. Но через несколько шагов ноги его подкосились, и он опять упал лицом вниз. На этот раз он уже не смог подняться и, тяжело дыша, остался лежать на земле. Джат молча глядел на него.
Бабу почувствовал жалость к безумному. Бог знает, кто этот бедняга, у которого нет ни крова, ни родных и которого бьют на дороге. В той стороне, куда мальчик бросился бежать, тянулось бескрайное ровное поле. И в этом пустынном просторе он никуда не мог убежать, словно не только руки, но и ноги его были накрепко связаны веревкой джата.
— Иди сюда, я не буду ругать. Ну, иди же, время не ждет! — громко позвал джат.
Опустив голову, тяжело дыша, мальчик с трудом поднялся и медленно побрел к джату. Его бледный лоб и бритая голова были покрыты крупными каплями пота. Лицо его по-прежнему ничего не выражало, кроме смертельной усталости, ноги дрожали. Тряпку, которой был завязан его рот, он с трудом стянул, чтобы не задохнуться, и теперь она, как петля, болталась на шее. Спотыкаясь, он подошел к джату и уселся возле него на обочине дороги.