Эта вселенная была не стационарной, она росла и расширялась с каждым днём. Сначала это был крохотный остров Фейдо в Нанте, посередине Луары, где родился будущий писатель, затем окрестности города, потом Париж, Франция, другие материки. Созревание таланта Жюля Верна шло медленно, но тем уверенней он включал в пределы своего кругозора другие страны, планеты и дальние звёзды.
Юность Жюля Верна совпала с удивительной эпохой — эпохой восстаний пролетариата и революций сорок восьмого года во многих странах Европы. Это был рубеж века, ставшего непосредственным предшественником нашего времени. Пока юный Жюль Верн нараспев читал стихи своих любимых писателей — Корнеля, Расина, Мольера — или мечтал, склонившись над географическими картами далёких стран, вокруг него зреля революция, бушевала Франция — молодая, борющаяся, яростная, но… ещё не понятая молодым мечтателем из Нанта.
Парижское восстание нашло себе отклик в победоносных восстаниях Вены, Милана, Берлина; вся Европа, вплоть до русской границы, была вовлечена в движение, и для зоркого наблюдателя не могло остаться сомнений в том, что началась великая решительная борьба, которая должна составить один длинный и богатый событиями революционный период, могущий найти завершение лишь в окончательной победе народа.
Жюль Верн стоял на самом ветру эпохи. Но был ли он таким зорким наблюдателем? Будем к нему справедливы и не станем награждать его врождённой гениальностью политического мыслителя. Для юноши двадцати лет, провинциала, впервые попавшего в Париж, вполне естественно быть полным иллюзий и рассчитывать на скорую и окончательную победу «народа» над «угнетателями». Кто в его представлении были эти угнетатели? Король, аристократия, церковь. А народ? Все остальные: буржуазия, крестьяне, ремесленники, рабочие. Он не видел и не хотел видеть классового расслоения этой части общества.
Его молодость совпала с пробуждением от окоченения и спячки его родной страны Пусть революция раздавлена, затоплена в крови, он мог себе сказать: «Я дышал воздухом республики, она была возможна!»
Свобода, равенство, братство! Молодому Жюлю Верну казалось, что эти слова имеют магическую силу: достаточно провозгласить их, чтобы мгновенно исчезли ненавистные королевские троны, сословия, церковь, чтобы голодные получили хлеб, безработные — работу и бесследно исчезли нищета и эксплуатация человека человеком. Разве не стала, казалось ему, правительством страны вся нация после введения всеобщей подачи голосов? Разве не уничтожено рабство во французских колониях? Разве не французская революция послужила примером для восстания других народов — немцев, итальянцев, поляков?
Тем большим ударом для молодого мечтателя, только что вступившего на литературный путь, был кровавый переворот Наполеона III, задушившего республику и ввергшего Францию в двадцатилетнюю ночь самой чёрной реакции. Смутные мечты юноши о ниспровержении тронов во всём мире, о свободе, равенстве, братстве для всего человечества, о прекращении на земле войн столкнулись с жестокой действительностью.
Поэтому далеко не сразу нашёл Жюль Верн свой собственный путь, позволивший ему с наибольшей полнотой и силой выразить своё мировоззрение и воплотить в ярких художественных образах многолетние мечты о лучезарном будущем освобождённого человечества, которые вдохнул в него 1848 год. Время жесточайшей реакции пятидесятых годов стало препятствием к развитию его творческой деятельности.
Но скованный гигант-народ Франции — продолжал трудиться и бороться. Железнодорожные пути всё дальше протягивались во все концы страны, всё гуще становился дым паровозов, пароходов, заводов и фабрик. И всё сильнее приливала кровь народа к центру страны — к Парижу. Это была не только столица императора и его своры, жандармов, спекулянтов, шпионов. Это был центр промышленности и торговли, столица науки и мысли, подлинное сердце Франции.
То было время быстрого развития промышленности, расцвета техники. Ещё недавно, в 1838 году, первый пароход пересёк Атлантику, и то проделав часть пути под парусами, а в шестидесятые годы железные паровые суда установили регулярные рейсы, соединяющие Францию со всем светом, и гигантский «Грейт-Истерн», в девятнадцать тысяч тонн водоизмещением, проложил первый телеграфный кабель между Европой и Америкой.