— Берси, — бессильно прошептал он одними губами и сжал ладонями виски. — Мишка.
Нет, нельзя допустить этого, нельзя отдать им Берси, нельзя. Они уничтожат ее. Они уничтожат ту, кем она была. Мишка Берси перестанет существовать, и они назовут ее новым именем. Утопят прошлое в ее же криках. Засыплют ее же болью. И она будет звать его по имени, пока не забудет и имя, и его самого.
Он тряхнул головой, закусил палец и несколько раз глубоко вздохнул. Ну уж нет, он вытащит Берси. Хоть из объятий самой Изабель ее придется вызволять! А если нет… Если нет, то он заставит Изабель пожалеть. Что у нее есть дороже сына? Ничего. Значит, будет платить им. Квиты, а дальше жизнь ему уже не нужна. Он закончит то, что не сумела довести до конца Люцифера. Медведь не хуже гарпии.
И с большим остервенением он принялся расчерчивать границы округов. Вот Медвежий край — ровно посередине, что до восточных гор, что до западной гавани — идти одинаково. Несколько месяцев. И медлить никак нельзя, ангелы летают быстро, остается лишь надеться, что мучить мишку они начнут, когда закончится призыв во всех округах. Когда детей для жатвы будет достаточно.
А ему остается лишь преодолеть расстояние. И легче всего пойти по руслу реки. Берингард схематично начертил широкую реку через край Оленя. Она утопала в Хэбиных болотах — логове змей, ящериц и лягушек. А затем растворялась тысячами речушек и ручьев округа ангелов. Осталось только пересечь границу между Медвежьим и Оленьим округами по реке, потом пройти топи, затем степи и горы. Немного. Немало. И лишь бы не свернуть раньше или позже, округа — словно расчерченные пояса от территории ангелов. В первом поясе Осы, Быки, Змеи, Лисы. Во втором Волки, Олени, Куницы, Кроты. И только в третьем поясе округ Медведей. В третьем из пяти. И весь остров, словно стеной от мира, огорожен горным хребтом. На вершине ангелы, а чем западнее, нем ниже горы, в округе Осьминога их нет совсем. Не заблудишься, но все же.
Треклятое место. Самсавеилом забытый остров посреди бездонной лужи. Тридцать пять лет назад Берингард слышал, как принцесса кошек, шисаи Химари, называла империю Лепрозорием, цирком уродов, театром безумцев. Тогда его злила ее жестокая шутка. Но сейчас он не мог подобрать слов точнее.
***
По каплям возвращались силы. И так же по каплям исчезали. Новый вдох, насколько хватило звериных легких. Выдох. Перестраивалось зрение, в мир возвращались исчезнувшие краски. И полигон медленно окрашивался в алый, багряный, бордовый. Приглушеннее становились запахи, и терпкий аромат крови не так настойчиво бил в нос. Звуки становились мягче, смазаннее.
Вдох. И вместе со вдохом вобрать в себя жалкие крохи силы Самсавеила. Впитать их шкурой, втянуть львиным носом.
Выдох. Распределить по телу.
Звериная лапа перед самой мордой медленно приобретала вид человеческой руки.
Вдох.
Выдох.
Когти втянулись, оставшись обломанными ногтями. Два вырвано с корнем. Кумо!
Вдох.
Легкие перехватило, сердце тяжело толкнуло звериную кровь в голову.
Выдох.
Сузившая грудная клетка вместе с уменьшившимся сердцем, пропустив несколько глотков воздуха и пару ударов, пришли в норму. Самое сложное позади.
Вдох.
Тело напиталось.
Выдох.
Окончательно опала шкура. Ворох густых смоляных волос осыпался на лицо.
Со следующим вдохом и выдохом все закончилось. Вернувшаяся одежда тут же пропиталась кровью, мерзко закапало с разбитого носа. Песок жадно ловил каплю за каплей и вбирал их в себя. Кровожадный песок.
— Ты так и будешь лежать? — зазвенело над ухом. Да так громко. До зубной боли. Тора запоздало провела по ним языком. Все на месте, но парочка сильно шатаются. Кумо!
— Сейчас, да… сейчас… — она подобрала под себя лапы, встала на четвереньки и еще раз вздохнула. Плечи и хребет задергало судорогами.
— Встань, когда с тобой говорит верховный шисаи, — голос жесткий и спокойный. Тора подняла голову, тряхнула волосами, убирая их с лица, и глянула на него. Тигриные лапы не дрожат, только хвост чуть-чуть ходит из стороны в сторону. Широкие лиловые штаны даже не помялись, мешковатый хаори ровно лежит по плечам, будто с иголочки. Кумо! Он даже дышит ровно, словно не устал!
Но на белоснежной рубашке кимоно пятна крови. Да и его ли собственной?.. Руки в полосах шрамов. Есть! Все-таки не смог без силы Самсавеила! Волосы собраны в хвост, но одна прядь выбилась. Жаль, не удалось его вымотать, оставалось-то совсем немного, самую малость, и он бы взмолил о пощаде.
Тора широко улыбнулась, но треснувшая губа отозвалась жгучей болью. Кумо! Ага, вымотаешь его. На нем ни царапины, зато на ней живого места нет.
Она осторожно поднялась, покачнулась, широко расставила лапы и, балансируя хвостом, осталась стоять. И тогда ощутила, что на теле как раз таки куча живых мест, и потому так больно. Все живое. Каждая клеточка тела как будто кричит в агонии, что она чудом не умерла.
— Тора, — голос вывел из оцепенения. — Подойди.
Она медленно сделала пару шагов в сторону кота. Перед глазами все плыло.
— С этого дня ты — пятая шисаи храмов Самсавеила.
Слава Самсавеилу, с третьей попытки удалось. Или с четвертой? Не важно. Главное, что она стала полноправной жрицей Самсавеила. Уж теперь-то они станут ее слушать! Уж теперь-то они не будут так легкомысленно относиться к ее идеям и просьбам.
— Отныне они, омытые твоей кровью — твои слуги, твои помощники, твои хозяева, — на плечо легла тяжелая перевязь ритуальных ножей. Все тело окатило тягучей энергией Самсавеила. Хватило сил даже выпрямиться и открыть глаза полностью. Попытаться. Потому что один едва не пульсировал. Рассеченное веко слушалось плохо.
— Повинуюсь воле твоей, — тихо отозвалась она и облизнула разбитые губы.
— Отныне он — продолжение рук твоих, воли твоей, силы твоей, — тонкий белоснежный клинок плавно лег в ножны, провернулась рукоять до щелчка, лиловые письмена опутали посох и остались гореть. Кот протянул бо Торе. Она осторожно приняла его и с облегчением оперлась, прижав к плечу. Провела пальцами по камням гарды, стиснула кожаную оплетку рукояти. Выдохнула.
— Повинуюсь воле твоей, — прошептала и сглотнула. Железный вкус крови уже даже не чувствовался.
— Отныне они — твоя защита, твоя поддержка, твоя опора, — он протянул ей сложенный нагрудник из кожи, покрытый стальными пластинами, и наручи.
— Повинуюсь воле твоей, — она прижала их к груди, едва не скривилась от боли, одна из пластин впилась в рассеченный живот.
— Теперь ты решаешь, кем тебе быть. Какова твоя судьба, твой путь, — он медленно подошел и тепло, по-отечески заглянул ей в глаза. Если бы было разрешено ритуалом — обнял бы. Но разница в рангах и торжественность момента не позволяли.
В прошлые разы, стоило только ему понять, что ей его не победить, он заканчивал экзамен и тут же подхватывал и уносил в тайный храм Самсавеила восстанавливаться в священных водах. Он и сейчас едва сдерживался, чтобы не подхватить ее и не повести по горным ходам в святилище. Закончит ритуал — точно отведет. На то он и отец. Слишком заботливый, слишком сильно любящий единственную дочь.
— Слушай сердце, слушай душу, — продолжал он, — именно их голосом говорит с тобой Самсавеил.
Лицо Торы, исполосованное кровавыми ручьями, исказила гримаса презрения.
— ..., которого больше нет! — прошипела она сквозь зубы.
Но шисаи продолжал, как ни в чем ни бывало.
— Твоя священный долг — служить ему, его воле. Ты шисаи, а значит, нет у него другой опоры, кроме тебя; нет иных рук, кроме твоих; нет иных глаз, кроме твоих; нет иных ушей, кроме твоих; нет иного голоса, кроме твоего.
Внутри львицы все закипало. Нет у Самсавеила рук?! Да у него две руки, как у всех, и крыльев шесть! Нет иных глаз? Да он видит все и везде, для него нет преград! Нет иных ушей? И слышит он тоже абсолютно все, и знает все! Нет голоса? Он говорит, когда хочет, может даже не вслух, а в твоей голове, и мысли читает. Нет опоры?.. Это без него ни у кого нет опоры, ему же не нужен никто, кроме его возлюбленной. Ему не нужен даже его мир.