Ну, ладно. Как-то раз засиделись мы с ним в гостях у тогдашнего редактора журнала «Экран». Ушли от него в половине пятого утра. А к старой Костиной квартире нужно было идти как раз через Красную площадь. Раннее утро, ни одного мента поблизости, а на Лобном месте, смотрим мы, сидит компания каких-то венесуэльцев с гитарами. Были они какой-то коммунистической делегацией, приехавшей в красную Мекку. А дайте-ка нам гитарки, просим мы у них. Дали. Сыграли мы с Костей по песенке на Лобном месте. Как и планировали. Венесуэльцам понравилось, хотя они ничего не поняли. "О-оо!" — залопотали.
Ладно. Подходим к Мавзолею. Спрашиваю: ты был в Мавзолее? Нет, не был. Я — то — тем более, конечно. А не слабо бы нам сейчас зайти в Мавзолей, Ленина по щеке потрепать? Ну, что — пошли. Костя только занес ногу над ограждением — цепочка там была такая как начали бить куранты. Шесть часов. Костя подумал — подумал иговорит: не, не пойдем. Примета не хорошая: шесть часов бьет, и тут еще к Ленину идти…
Когда мы с ним утром проснулись, то я спросил у него: как ты думаешь, где мы должны были бы проснуться? Ну, где, — конечно же, вкремлевском вытрезвителе… В шесть утра к Ленину в гости собрались. Интересно, там, наверное, по утрам кофе подают?
Есть классическая история про «Алису» с косой челкой" и все то, что потом происходило — с судом, и так далее. Возможно, с чьей-то стороны это выглядело подругому, но я могу рассказать ее так, как это выглядело с моей стороны. За факты ручаюсь — так все и было.
Пришел я, в общем, на концерт к своему любимому другу и товарищу Косте Кинчеву. Мелкие панки ошиваются вокруг, топчутся. Прошел внутрь. Подхожу к их менеджеру Алику Тимошенко и говорю: Алик, знаешь, ко мне должны жена с сыном придти, проведи их по списку. Он отвечает: не сомневайся, Слава, все будет хорошо. Алик человек порядочный. Я поверил, потом пошел в гримерку, начали приходить артисты и знакомые. Мы все сидим, потом пошли с Костей в душевую — а душевая в гримерке имеет вид распивочной. Соответственно, появилась бутылочка. Потом пришел бодрый Шаталин, звенящий латами и стеклом, и подготовка к концерту стала продолжаться. В положенное время я выхожу, подхожу к Алику и говорю: Алик, в чем дело, где там все наши? А он такой бледный, нервный ходит, говорит: знаешь, я не могу их провести. Я ему: как так? ОН говорит: менты порвали все списки на проходке, и, говорит, полный бардак там творится, фаны напирают, и все такое. Я в разогретом состоянии, говорю: Алик, как так, что значит — не можешь, у меня жена там, ребенок, знакомые наши. Он заморенный, в делах, и все твердит: ничего не могу поделать. Знаешь, говорю, Алик, ты менеджер или не менеджер? Он говорит: менеджер, но сделать ничего немогу. Я говорю: если ты не можешь это сделать, то я сделаю это сам. И пошел на проходку, туда, где они все должны быть. Отодвинул бабушку, которая там стояла, иду ровно и планомерно. Мне навстречу мент выскакивает с усами — ты, говорит, куда? Я говорю: какая тебе разница — туда, куда надо. Он посторонился — видит, что я иду оттуда, откуда надо. И Костя ко мне подошел — слушай, говорит, там у меня Аня, Ада должна подойти… и пошел за мной следом. Мы вышли и наблюдаем такую картину: стоит перегородка железная, за ней- огромная толпа фанов, они напирают, а у самой этой перегородки наши девчонки. Я отодвинул перегородку, взял за руку Аду с Максом — ну, с сыном моим — и повел их. В этой ситуации не оглядываются — поэтому я не оглянулся, за Доктора был уверен. Он за мной следом пошел забирать своих. Поэтому я, собственно говоря, основной истории не видел. Но как мне потом рассказывали — Костя вышел, и мент смотрит: еще один идет, и тоже в нагляк. Еще один такой нашелся. Уж тебя-то, говорит, я не пущу. Соответственно, Костя ему: что за дела, надо, надо — значит надо. И стал отодвигать всторону эту штуку железную, а мент — задвигать обратно, и — Ане в живот. Сзади-то фаны напирают, а Аня была беременна, и Костя, соответственно, без разговоров сразу менту в пятак закатал. Ну, а там ведь как: власть, туда-сюда, и они, значит, на него, началась заваруха полная. Кому-то из журналистов, женщине, порвали пальто. Короче, Костя сказал: ну, если вы тут все такие крутые, лихие, что я даже не могу провести свою жену и приятельницу на свой концерт, и если ты, усатый, говорит, такой лихой, иди и пой вместо меня. А я, говорит, пошел ловить тачку и вообще поехал домой. И вышел, пошел, стал стопить тачку. 3астопил, сел в нее. В это время прибежали Алик Тимошенко, Лосева, говорят: Костя, охолонись, толпа — целый стадион. А что, уехал бы запросто — собственно говоря, какого черта? Действительно… Ну, не знаю, какими молитвами они его там убазарили — но убазарили. Провели, конечно, всех, он вернулся в гримерку злой, как черт. Мы там еще немножко выпили. И он попросил меня: на "Моем поколении" тоже выйди. Я говорю: выйду, конечно. Ну, иногда получались такие истории, что, уже не играя, я помогал им делать шоу — в" Моем поколении" или "Атеист твист", просто появлялся, как персонаж из той же рок-н-ролльной сказки, но, так сказать, немножко неожиданно. Они пошли играть. Но любой артист в нервном состоянии это уже разрегулированный человек, тем более если в его руках новое поколение… Во-первых, он за него отвечает, во-вторых, он им руководит. Началось "Мое поколение". Я стал уговаривать своего Макса: пойдем на сцену. Было ему… да, где-то лет пять. А он такой — хоть и в кожаной курточке, но все-таки маленький еще. И говорит мне: нет, я боюсь. Как увидел эту чашу, огромную чашку стадиона, заполненную головами, и там такое: ш-ш-ш! Страшно это впервые увидеть. Древний Рим такой — в жутком состоянии. И он мне: папа, я боюсь! Я, разогретый, начинаю ему: ты, сын мой, чего ты боишься! В общем, начал с ним разговаривать по мужски. Меня все начали заводить: чтоты, мол, издеваешься над мальчиком, куда ты его… Я насвоем стою: пойдет — значит, пойдет. В конечном итоге я посадил его себе на закорки и вышел на сцену. Он обернулся вокруг меня крепко-крепко, зажался — страшно же, Все вокруг орет, впереди, сзади, аппаратура, зрители… Он глаза зажмурил, но потом осторожно один глаз открыл, видит — все в порядке. И потом, после этого, вспоминал часто о том, как был на сцене, и уже стал спрашивать: папа, когда ты меня еще раз возьмешь на концерт?
Потом начался "Атеист твист". Я смотрю — канаты там такие натянуты, от середины зала до сцены. Огромные, толстые такие, сантиметров двадцать, наверное. Я канатик отвязал. Разделся по пояс маечка, сапоги, вид, конечно, не очень годящийся для шоу, но тем не менее. Взял, начал кататься на этом канате до середины стадиона и обратно. Потом решил прокатиться вдоль сцены, и — не рассчитал, погромил сапогами головы фанов: ба-ба-ба-бам, ну, просто как по клавишам проехал. И остановился на середине, чувствую — руки у меня ослабевают, соскальзывают просто. Отпускаю — и думаю: убьют же, ну, только что столько реп погромил. Отпустились у меня рученьки, упал я, а они меня раз так — нежно-нежно… Вот чувствую до сих пор и помню, потому что думал тогда — все! Очень нежно подняли обратно, и я с ледяным спокойствием выхожу на сцену, привязал канатик, ушел за кулисы. А там стоит совершенно зеленая администрация. Я говорю: че такие зеленые-то? Они мне: посмотри, говорят, наверх, куда привязан канат. А канат был привязан под осветительную аппаратуру, и когда я катался, весело резвясь над залом, она начала медленно и планомерно раскачиваться на тонких стальных тросах. И если бы вся эта штука упала, то… фиг его знает, сколько там тонн. Понятно, что могло произойти. Развлечение для взрослых мужчин, называется. Для тех, у кого стальные нервы. Я говорю: ну ладно, все же нормально, вы же видите, что все нормально. Я, собственно, чувствую такие вещи, и если я знаю, что зла не произойдет…