Мать берет какую-нибудь вещь, наугад укладывает ее в чемодан и тут же снова вытаскивает ее. Слезы не переставая текут из ее глаз. В комнату входит отец.
- Все это ты хочешь взять с собой ! Это невозможно...
- Но без этого нельзя. Я оставляю здесь мое пианино, твои инструменты, мебель, ковры. Возьмем, по крайней мере ценности и одежду.
- Нельзя, поездов уже нет.
- Как это? - сердится мать.
- Последний поезд уже ушел.
- Боже мой! Что делать? Что делают соседи? Что делает Левин?
Мать оставляет чемоданы, в растерянности бродит из угла в гол.
- Что делать? Что делать?
- Пойдем пешком, - как бы невзначай бросает отец.
Мать не может удержаться, не владеет собой и разражается слезами.
- Макс, я не пойду, иди сам. Ты мужчина, ты должен уйти. Я останусь. Женщинам ничего не сделают, я уверена.
- Пойдем все или все останемся, - отвечает отец и еще больше мрачнеет.
- Оставить все и бежать в одной сорочке, а потом просить милостыню?! Нет, нет... Будь что будет. Я остаюсь...
- Как хочешь, - говорит отец, поворачивается и уходит в свой кабинет.
Шуля смотрит на плачущую мать и не может понять, почему она отказывается уйти из Ковно. Ведь папа - врач... В любом месте будут больные, нуждающиеся в его помощи. А может, стоит остаться? Немцам тоже нужны врачи. У них тоже есть больные. Даже если все заберут, они же будут платить папе, когда обратятся к нему за помощью. Тут Шуля вспоминает, что Левиных уже нет в их квартире. Сролик и Янкеле тоже уехали. Но куда? Жалко. Сролик был самый старший в их компании. С кем ей теперь играть?
- Бум, бум. Бу-у... - громыхают пушки.
- Опять стреляют. Без конца...
Шуля подходит к окну и смотрит. На юге поднимается серое облако, клубится, расползается по небу. "Наверно, пожар, - думает Шуля, - пойду посмотрю".
- Шуля, куда?! Не ходи! - кричит мать ей вслед. Но Шуля не слышит. Несколько прыжков по лестнице, и она внизу. Со двора ничего не видно, заслоняют дома. Шуля бежит к воротам, Улица опустела. Только в воротах напротив стоит кучка людей. Мгновение она колеблется, а потом бежит на улицу.
- Эй, девочка, скорее домой! Не слышишь, что ли, как стреляют?! кричит ей кто-то.
Улица как будто вымерла. Лишь один мужчина мерно шагает взад и вперед. Он окликает каждого, кто пытается высунуть нос за ворота. Шуля его знает. Он работает на почте. Каждое утро, отправляясь в школу, Шуля встречала его спешащим на работу.
Она возвращается во двор. Домой идти не хочется. Но и по двору бродить одной неприятно. Из подъезда выходит жена дворника и с ней их домработница Уршула.
- Откуда она тут взялась? - удивляется Шуля. - Почему не пришла сегодня на работу?
Шуля направляется к Уршуле, чтобы только спросить ее, почему она не пришла к ним. Но в глазах Уршулы она читает что-то странное, - что-то злое. Шуля застывает на месте, и слова замирают у нее на устах.
Из садика доносится плач.
- Ривкеле, чего ты плачешь? - обнимает ее Шуля.
- Я хотела устроить день рождения. Принесла конфет, пряников, орехов, и никто не пришел.
Узенькие плечи Ривкеле содрогаются от рыданий.
- Не плачь, Ривкеле. Сейчас устроим тебе день рождения. Позовем ребят и будем играть в саду, - утешает подругу Шуля.
- Нет, нет. Не устроим...
- Почему?
- Не... нету... - всхлипывает Ривкеле. - Нету ребят. Нет Сролика, нет Янкеле...
- Позовем Этеле, Ханеле и Шмулика.
- Нету, никого нету... - рыдает Ривкеле.
- Не плачь, Ривкеле, я сейчас... Шуля торопливо взбегает по лестнице в останавливается перед дверью квартиры Коганов. Стучит - ответа нет. Минута колебания, и Шуля, толкнув обеими руками дверь, влетает внутрь. Тишина. Ни слуху, ни духу. Шуля забегает в спальню, она же детская. Комната пуста. Постели не убраны. Груда подушек и перин. Белье разбросано по полу, на стульях. Красные носки лежат на тумбочке. "Этины", - узнает Шуля. Из рабочей комнаты портного доносятся шаги. "Видно, вернулись", - радуется Шуля. Здесь, как и в спальне, тоже разбросаны куски материи, недошитые платья, тарелки с остатками еды.
- Что ты здесь делаешь?
Раздается голос, и Шуля вздрагивает. Перед ней стоит Бируте, дочь дворника, что училась у Когана шить.
- А ты что здесь делаешь? - сердито отвечает ей Шуля.
- Не твое дело. Жиды удрали. Теперь я тут хозяйка.
Шуля смотрит на нее и с трудом узнает. Дочь дворника одета в синее платье госпожи Коган. Платье ей не по размеру - широко и длинно.
- Ничего, подгоню, - хвастает Бируте, как бы подслушав мысль Шули, все платья Коганши подгоню себе.
- Но ведь они не твои.
- Теперь все мое, - смеется Бируте. - И у вас все заберем.
- Не дадим. Не дадим! - чуть не плачет Шуля.
- Вы жиды... Всем жидам капут! - и Бируте проводит рукой по горлу. Чтобы доказать Шуле, что она и впрямь тут хозяйка, Бируте распахивает настежь дверцы шкафа, вытаскивает оттуда платья, рубашки и прочую одежду в сваливает все на стол, стулья, на пол. Под конец Хватает что-то красное и швыряет Шуле под ноги.
- Не смей, это Ханеле! - вырывается у Шули.
- Ха-ха-ха, нет никакой Ханеле, - хохочет Бируте и швыряет в Шулю детскую одежду. На полу валяется Рина, любимая кукла Ханеле.
Голова куклы расколота надвое, пятном крови краснеет ее платье на разбросанном белье. Шуля с трудом трогается с места. Ривкеле в саду уже нет. На столе и скамейке остались кулечки с конфетами и медовыми пряниками, которые она принесла на день рождения.
ЗАБРАЛИ ОТЦА
Весь тот день стрельба не прекращалась. Стены дома дрожали. Стекла вылетели из окон, и осколки разлетелись по двору. Шуля с родителями спустились в подвал. Здесь уже были Давид и Ривкеле. Мрак, запах сырости и плесени.
Как долго они уже сидят в подвале? Шуля потеряла счет времени. Палят и палят без конца... Весь дом трясется. С улицы доносится конский топот. Раздается жалобное ржанье, потом стихает.
Глаза Шули уже привыкли к темноте. Она видит прислонившуюся к стене, будто задремавшую маму. Ривкеле тоже уснула, положив голову на колени Виленской. Сам Виленский беседует шепотом с доктором. Давид пытается залезть на ящик и выглянуть наружу через решетку окна. Но отец сердито прикрикнул на него. Он вернулся и сел на землю возле Шули.
Шуля обращает на него взгляд, полный тревоги.
- Зачем бывают войны? - шепчет она, как бы рассуждая сама с собой.
Вдруг ее отец прервал разговор с Виленским, встал и тронул жену за плечо. Она открыла глаза.
- Пойду разузнаю, что слышно, - -сказал отец и вышел.
- Макс, только ненадолго, - кричит ему вслед со страхом мать.
Прошло полчаса, отец все не возвращался. Шуле кажется, что минули часы. Мать тоже с тревогой посматривает то на дверь, то в окно. Спустя час дверь подвала распахнулась.
- Папа! - радостно вскакивает Шуля и бежит к нему, но тут же замолкает. Отец, бледный, прислонился к стене, поддерживая правой рукой локоть левой. На рукаве белой рубашки - два темных пятна.
- Макс! - дрожащим голосом вскрикивает мать. - Что случилось? Ты ранен?!
- Тихо, не шуми. В меня стреляли, задели немного руку... Ничего... Русских в городе нет, литовцы убивают на улицах евреев.
- Ой, Боже, Боже, пропали мы, пропали! .- заплакала Виленская.
- Тише! - прикрикнул на нее доктор. .- Шауляи ходят из дома в дом, ищут евреев. (шаулис - Siaulys, полицейский, по-литовски дословно стрелок, не путать с названием города в Литве - Шяуляй, ldn-knigi)
Все замолчали, даже дети притихли. Поняли, что опасность велика. Всю ночь оставались в подвале. Начал мучить голод. Еду, которую захватили из дому, давно съели. Вода тоже вся вышла. Нужно принести ее сверху, но подниматься в квартиры нельзя. Кто-нибудь может заметить и сообщить шауляям. Шуля чувствует, как будто тяжелый груз давит ей на голову. Но она молчит. Не хочет причинять родителям новые заботы. Вдруг голова ее сама падает маме на грудь.