— Как это?
— Я упала со стремянки — она была прислонена к хижине.
Мне не верилось, что Барбара вернулась. Восемнадцать месяцев — срок для меня невероятно долгий. Я был почти уверен, что никогда больше ее не увижу.
Она смотрела на меня таким долгим взглядом, что я ощутил его как прикосновение и в страхе отшатнулся. На лице ее лежали свето-лиственные узоры, словно фантомная тень какого-нибудь африканского дерева.
— Ты правда меня еще помнишь? — спросила она.
— Кончай стебаться, — бросил я небрежно, как будто это не ее образ я выбрал себе в качестве альтернативного варианта считания овец в бессонные ночи. Лежа в постели, я представлял, как мы с двадцатидвухлетней Барбарой Фокс качаемся в колыбели гигантского кокона, укрывшись там вместе навеки.
Все это время она жила в Западной Африке, главным образом в Мали, где в составе Корпуса мира помогала строить дома и работала в школах, хотя моя мать говорила отцу, что это был всего лишь предлог подальше спрятаться от родителей.
Барбара легла на траву, опершись на локти, и положила свои ноги на мои. В течение нескольких минут я сидел и разглядывал бугорок на ее лодыжке. Потом снова положил указательный палец на ее коленную чашечку и почувствовал, как под ним пульсирует кровь. Я опаздывал на праздник, рискуя сорвать свой грандиозный план, но мне было уже не до него.
— Ты не представляешь, какая в Африке трава, — сказала она вместо: «Мэтти, убери руку».
Закрыв глаза, я сосредоточил всю свою энергию на кончике пальца. Мне даже показалось, что я чувствую, как травинки щекочут кожу на ноге Барбары.
— После сезона дождей, Мэтти. Господи! Ты даже не представляешь, что это за дожди. Убери палец, маленький развратник.
Залившись краской, я отдернул руку.
— Твои родители никуда не собираются в ближайшее время?
В голове у меня что-то застрекотало, но я вдруг понял, что она имеет в виду работу няньки, и тогда, покраснев еще больше, отрицательно покачал головой:
— Мне больше не нужна нянька. Я уже лет сто как без нее обхожусь.
— Даже я?
— Просто мы хотели занять тебя чем-нибудь по субботним вечерам.
Барбара ткнула меня пальцем в щекотное место между ребер, и я повалился на траву. Хотел было откатиться на безопасное расстояние, но она так крепко прижала меня к земле здоровой ногой, что мне было не только не подняться, но и не вздохнуть. Она вроде бы уже собралась меня отпустить, но тут я почувствовал, что она резко напряглась, потом, оттолкнувшись, перешла в вертикальное положение и стала растирать поврежденное колено.
У сетчатой двери появился ее отец. Казалось, волосы у него на теле стали еще гуще — наверное, потому что совсем поседели. Белый пух выбивался из-под майки, нависал над покрасневшими веками, делая его похожим на цыпленка.
— Так, так, так, — протянул мистер Фокс, и я вспомнил, каким он вернулся из Вьетнама. Он был репортером, а не солдатом. Но моему отцу все равно не нравилось, что я у них бывал.
«Если честно, сынок, Фил Фокс внушает нам беспокойство, — сказал он как-то, усадив меня рядом с собой на диван. — Он стал совсем другим человеком. Ему нужна серьезная помощь». Миссис Фокс тогда еще жила с ними, а Барбара училась в колледже и чуть не все выходные проводила с родителями и со мной.
— Доброе утро, мистер Фокс, — поздоровался я, поднявшись на ноги.
— Беги в школу, Мэтти, — сказала Барбара, глядя на отца, и побрела к дому, даже не помахав мне на прощанье.
Свернув на дорогу к Сидровому озеру, я увидел Терезу. Она шла на полквартала впереди. Чтобы привлечь ее внимание, я столкнул тачку с тротуара на гравиевую обочину и загромыхал по камням. Наконец Тереза обернулась. Она стояла и ждала, морща губы. Вокруг ее лодыжек вилась цветастая юбка. Странная все-таки девочка. Непостижимо странная.
— Эй, — окликнул я. — Это ты?
— Как видишь, — сказала Тереза, пристраиваясь рядом. О тачке она ничего не спросила. Но посмотреть на нее посмотрела.
— Значит, ты все-таки идешь?
— Значит, он меня все-таки отпустил.
Это уже что-то новенькое. Я-то думал, Тереза решила прикинуться больной, потому что в День красно-серых первое место ей точно не светило.
— Видишь? — спросила она, указав на окно гостиной серого дома впереди. В нижнем правом углу красовалась маленькая ладошка, обведенная красным контуром.
— Что это?
— Если на нас нападут, мы должны бежать к ближайшей руке.
— Нападут? Кто?
Тереза ответила не сразу. Мы шли молча, пока наконец она не сказала:
— Кто угодно.
— Вирусы бешенства? — спросил я, и она хмыкнула.
— Радиоактивная пыль.
— Джейми Керфлэк.
— Бесси Романе — И мы дуэтом затрубили в воображаемые кларнеты.
Пару месяцев назад Бесси решила, что ей не пристало быть пятым кларнетом в оркестре, и, чтобы занять место в первом ряду, она поочередно перетащила все четыре передних стула за флейты, в расположение ударных, загнав туда и своих коллег-кларнетистов.
— Как ты считаешь, у тебя в школе есть друзья? — спросил я.
Она шла, глядя вперед. Тропинка, ведущая к школе, петляла среди деревьев, как будто стволы по очереди перепрыгивали через скакалку, но, когда мы до нее дошли, Тереза свернула на дорогу к озеру.
Я, ни слова не говоря, последовал за ней. Нам бы больше повезло, если бы нас никто не увидел. Тогда мы провели бы это утро в грязи у побитого штормами пирса, совершив парный прогул, что было бы настолько невероятно, что, пожалуй, развеселило бы даже доктора Дорети. Иногда я и правда думаю, что если бы нас никто не увидел, мы бы точно весь день пробарахтались в этом «человечьем» озере, а потом вернулись домой, и тогда наступило бы самое обычное лето, которое сменилось бы самой обычной осенью, и ничего бы не произошло.
Я оставил башмаки и тачку на вершине холма, и мы с Терезой потопали по заросшей травой надводной террасе, продираясь сквозь тучи стрекоз, с тиканьем взмывающих ввысь. У кромки воды Тереза сбросила сандалии и приподняла юбку. Кожа у нее была белая, как бумага для заметок, словно до этого она никогда не выходила на улицу. Ни разу не поежившись, она вошла в серебристо-алюминиевую воду, которая сомкнулась у ее лодыжек и приковала ее к месту.
— Здравствуй, бабушка, — сказала она, как только мои ноги погрузились в тину рядом с ней.
В первое мгновение я подумал, что бабушка в воде, и похолодел от ужаса. Я не боялся Сидрового озера, как зимой, когда смотрел в него сквозь лед. Но мне никогда не нравилось топтаться на дне — такое ощущение, как будто тебя засасывает.
Тереза приложила руку к пирсу, в котором, похоже, осталось меньше металла, чем в озере. Это был уже не пирс, а скелет пирса, дочиста обглоданный дождевыми каплями. На том берегу поблескивали два дома сотрудников «Дженерал Моторс», колыхаясь в раскаленном воздухе, словно танцуя щека к щеке.
— Бабушка? — переспросил я.
— Мамина мама.
Вот это да! Впервые за все те годы, что я знал Терезу, она упомянула о своей матери.
Ее мать умерла, когда мы учились во втором классе. О том, что она умерла в машине, заперев ворота гаража и включив двигатель, я узнал только пятнадцать лет спустя от своей матери; тогда же она сказала мне, что труп обнаружила Тереза.
Там, на озере, я хотел расспросить Терезу о ее матери. Я ее почти не помнил. Даже не знаю, почему вдруг меня разобрало любопытство. Но то утро вообще было волшебным: кокетство Барбары, Терезины ноги в воде, да еще эти стрекозы кругом.
Но спросил я совсем не о том.
— Это из-за твоей бабушки папа отпустил тебя на День красно-серых?
Тереза по обыкновению ответила не сразу.
— Вчера ночью бабушка сказала, что стареть — это все равно что превращаться в озеро.
— В озеро? — переспросил я и поежился, вспомнив о собственных кошмарных снах.
— Да. Все начинают смотреть на тебя и не видеть, а если ты становишься неподвижным, плоским и только и делаешь, что отражаешь — как зеркало, — значит, ты умер.
Она вытащила ногу из воды и вытянула ее перед собой, глядя, как с пальцев стекает тина. Я тоже посмотрел на нее и сразу вспомнил ногу Барбары Фокс. Да, везет мне сегодня на нижние конечности, отметил я про себя.