— Мы не окаянные. Мы детдомовские.
— Коля Крышкин тотчас исправился:
— Кыш, детдомовские! Кыш!
— Рыжий улыбнулся и пошел прочь. Наверняка подумал: «Веселые пацаны».
— Было уже около восьми — пора и начальству доложиться. И они пошли к Евгении Эдуардовне.
— Ребята приехали сюда с большими личными планами, так сказать: чтобы их приняли в Дубовский детский дом, дав тем самым возможность закончить десять классов. Все трое закончили семилетку на «отлично».
— Евгения Эдуардовна встретила их приветливо.
— Я не возражаю, чтобы вы жили у нас. Мы вам даже выделим отдельную комнату. Но у меня к вам просьба: надо получить «добро» облоно; поезжайте в Сталинград сами, и если вам разрешат, жду вашей помощи, большого участия в детдомовских делах.
— У ребят все утряслось, и они стали жить в Дубовском детдоме. В шутку они называли себя квартирантами, но так было недолго. Скоро, очень скоро они окунулись с головой в детдомовские дела.
— Для начала «три мушкетера» провели операцию «Воробей». Вот как все было.
Рыбная ловля, пожалуй, самое любимое занятие детдомовцев. Чуть выпадет свободная минута, удочки на плечо и — на Волгу. Иногда по двадцать-тридцать человек высыпали на берег. Забавное это было зрелище: целая ватага закидывает одновременно удочки, и все молчат в ожидании, и ни у кого не клюет…
— В такой вояж отправился однажды вместе со всеми и второклассник Воробьев, по прозвищу Воробушек. Был он маленький, чернявенький. Пошел рыбу ловить, да и не вернулся. По детдому тотчас разнеслось:
— «Воробушек пропал!»
— «Три мушкетера» обыскали берег нет. Обшарили территорию дома отдыха — нет. Наступила ночь, а Воробушка никак не найдут. Под утро пошли снова на берег. Перевернули лодку, а там Воробушек. Свернулся клубочком и спит. Его разбудили, конечно. Воробушек сказал, зевая:
— А я луной любовался и уснул.
— Ребята загоготали.
— Вот это рыбак. «Шаланды полные кефалей»…
— Где твоя кефаль?
— Воробушек не знал, что такое кефаль, но на всякий случай сказал:
— Я ее не брал!
— Рыба это, рыба, Воробушек.
— Так бы и сказали. Вон там три штуки, возьмите под лодкой.
— Рядом с комнатой, где жили «три мушкетера», находилась кастелянтная. Пошли туда ребята белье менять и увидели целый склад гитар, балалаек, мандолин. У Володи Торгашова сразу глаза разгорелись.
— Эх, оркестр бы струнный сгондобить! — сказал он.
— Из этих развалин ты хочешь оркестр? — как всегда, возразил ему Гена.
— Пока они пикировались, Коля Крышкин извлек три балалайки, осмотрел их внимательно.
— Слушайте, что я вам скажу: гарантирую из трех балалаек одну.
— Ай да Крышкин, а ведь он прав!
— Сказано — сделано. Стащили все инструменты в свою комнату, крикнули малышню — и работа закипела. Вскоре мандолина, гитара и бас были налицо. Коля Крышкин, конечно, бас.
— На счастье «трех мушкетеров», в детдоме появился Рубль Восемьдесят так между собой звали ребята Петра Никифоровича, обладателя прекрасного роста — метр восемьдесят. Так вот. Петр Никифорович великолепно играл чуть ли не на всех музыкальных инструментах. Он-то и помог ребятам сколотить струнный оркестр и немного, пока работал в детдоме, руководил им.
— Вскоре комната «трех мушкетеров» превратилась в художественную мастерскую, причем очень стремительно. Утром, когда они уходили в школу, в комнате ничего не было, кроме кровати и стола. Но стоило им вернуться на два часа позже Торгашова, они застали такую картину. На столе, на кроватях и на полу были разостланы листы белой бумаги. Володя мурлыкал себе под нос. Честно говоря, зрелище было довольно странное, и Гена Сополев не мог не прокомментировать его:
— Крышкин, как ты думаешь, что бы это значило? По-моему. наш друг, а также одноклассник, а также сосед по койке. а также самый интеллигентный из всех нас, подрядился изобразить на этих полотнах самых знаменитых граждан Дубовки. Я вижу, он в затруднении, он не знает, с кого начать.
— Да. сказал Коля Крышкин, — в этом деле надо быть осторожным.
— В каком деле. Крышкин? — спросил Володя, по-прежнему лежа на животе.
— А ты встань, тогда скажу.
— Ты же знаешь, мне это не трудно, не то, что тебе. — Пожалуйста!
— И Володя легко вскочил, пошел на Крышкина.
— Крышкин, понимаешь, — сказал Володя и сгреб его в объятия. Я буду рисовать вкусные вещи: клубничку, вишенку. А также суховей-вей-вей!!!
— При этих словах он так стиснул Крышкина, что тот завопил не своим голосом:
— Понимаю! Отпусти! Крышкину крышка!
— Володя перестал его тискать и сказал:
— Вот именно. Каждому — свое: Крышкину — крышка, а хорошеньким девочкам — полевые цветы. Я их тоже буду рисовать! А вас назначаю главными консультантами. И когда на олимпиаде будут хлопать нашему литмонтажу «Украсим Родину садами», вы с полным правом скажете о себе: «И мы пахали».
— Едва Володя договорил эту цветистую речь, как в комнату постучали. Вошел семиклассник Толя Гончаров.
— Мне сказали, чтобы я помогал художникам.
— Гена Сополев язвительно заметил:
— Вот еще один, кто примажется к славе Владимира Торгашова.
— ой папа работал милиционером. Он всегда уходил на работу рано. Один раз немцы зашли к нам. Мы с мамой пекли пышки. Они у нас забрали тесто и пышки. В Сталинграде были сильные бои. Стреляли из пушек. Я стала звать маму в окоп, но она не пошла. Я убежала одна, а мама осталась в доме. Разорвался снаряд, и ее убило. Она долго лежала в коридоре, ее некому было убрать. Когда стрельба затихла, соседи похоронили маму, а меня взяли родные. Я немного жила у них, потом они меня отдали в детский приемник, а оттуда привезли в Дубовку».
Ноябрь 1943 г. Валя Наталюткина, 5 лет.
«Каждый день жизни в детском доме какими-либо событиями. К приезжали красноармейцы из шефствувоинской части. Привозили множестписем, Присылали деньги, на мы улучшали свой и каждый имел свою сберегательную выхода из детдома на первое время имели свои деньги.
Встречали мы делегацию комсомольцев Болгарии. Среди них был сын ДимитроПоказывали художественную самодеяиграли. А сколько приезжали к нам работракторного завода, устраидля концерты. Мы тоже ездили к ним художественной самодеятельЧерез каждые две недели мы выв «Металлург». Они шефы. Возвращались подарками, веселые, счаНам жилось хорошо. Мы были оквниманием».
Из письма Раи Гончаровой, бывшей воспитанницы Дубовского детского дома
Торжественный туш должен был прозвучать двадцать один раз. Это знали все. Но когда он звучал, казался неожиданным. И каждый раз — ножом по сердцу.
— Я сейчас разревусь, разревусь, разревусь, — громким шепотом повторяла Римма Колетвинцева.
Она стояла рядом с Женей Жуковой и в такт своим словам дергала ее за руку. Женя прошептала: