– Да, понимаю, – кивнула девочка и тут же вскинула взгляд. – То есть чем меньше возможностей, тем больше мы уходим вглубь эмоций?
Я заколебалась, не зная, что ответить.
– Крестовые походы? Теремные барышни? «Унесенные ветром»? Индийские фильмы? Террористы-смертники?
Я молчала, судорожно пытаясь уследить за скачками ее мыслей. В общем-то, логика в них явно сохранялась. При лишенности, жесткой ограниченности возможностей, информации, ресурсов, даже пространства эмоции цветут пышным цветом, компенсируя, модифицируя практически всё. Иногда – достраивая, а иногда – попросту подменяя собой реальность.
– Из моих подруг никто еще даже не влюблялся по-настоящему. Одна прямо так и спросила: а зачем? И многим ничего не хочется. А правда, что сейчас эпидемия аутизма и болезни Альцгеймера? Я слышала, мама с тетей обсуждали… Если всё, в общем-то, есть, а чувства – в очень мелкой тарелке… А я могу вообще выбирать? Может быть, надо искусственно что-то ограничить? Но что, и как это сделать?.. Вы хотите у меня что-то спросить?
– Очень хочу, – честно призналась я. – А ботокс какое ко всему этому имеет отношение?
– Ботокс? А, сейчас объясню. Мама, тетя, их подруги. Я их всю жизнь знаю. Теперь они ходят к косметологам и делают всякое, чтобы казаться моложе, чтобы морщин не было и всякое такое. И оно помогает, да. И вот я сейчас вижу очень отчетливо: они все (прямо как в ужастике, честно!) теряют постепенно свои лица, свою мимику, становятся… неизвестно кем. Я почти перестала свою маму узнавать: я раньше знала, как она хмурится, злится, удивляется, улыбается, хохочет, у нее так лицо все в складочки собиралось – просто нельзя было вместе с ней не рассмеяться, я, даже когда злилась, удержаться не могла, и папа тоже, а теперь ничего этого просто нет… Я брата спросила: ты видишь? Он сказал: забей, это сейчас просто модно – казаться молодыми, что же нашей матери, в морщинах ходить, если ни у кого вокруг нее их нет? Я бабушку спросила: а ты? Ты не хочешь выглядеть моложе? Бабушка сказала: «Я пас! Человек рождается с тем лицом, что от природы досталось, но потом-то свою историю на нем сам пишет. Вот она-то людям и ему самому в зеркале и видна. Если достойно прожил-написал, так оно и отобразится, и отказываться от нее не захочется. А кто стер (оно ж необратимо) – поди догадайся, что там под ластиком было? Зачем жил? Как? Я вот ни от чего, что прожила-написала, по своей воле не откажусь. А другие – как сами захотят, кому-то, может, и стереть охота, чего ж…»
А я тогда вот что подумала: бабушка и взгляды ее – они уже устарели, и оно теперь, наоборот, закономерно и правильно. Если эмоций все меньше и они в мелкой тарелке, так зачем же лицо, которое их выражает? Можно сделать как у куклы: красиво и всё такое…
Тут уж я совсем растерялась:
– Зайчик, а чего же ты от меня-то хочешь? Я в обмороки не падаю, ботоксом не пользуюсь…
– Я спросить пришла, – жалобно глядя, сказала Люба. – Может, оно все и не так вовсе? Может, оно как-то по-другому? Но только ведь я и сама такая: мне никого особо не жалко, я ни из-за чего особо не переживаю и не радуюсь сильно ничему. Я вот недавно прочитала, у Лескова, кажется, как мальчику пряник с ярмарки привезли и как он этому радовался, аж дух захватывало. Так я даже заплакала, потому что ничего за всю свою жизнь не могу вспомнить, чтоб я вот так обрадовалась. И можно ли это как-нибудь… вернуть? Развить? Не знаю…
– Я тоже не знаю, – честно призналась я.
И вот я спрашиваю у вас, уважаемые читатели: эволюционирует ли, на ваш взгляд, наша эмоциональность ан масс? И если да, то как она эволюционирует? Действительно ли люди из классической литературы прошлого чувствовали по-другому? Или они лишь по-другому проявляли свои чувства (а чувствовали точно так же)? Или все это («услышал он, зашатался, схватил себя руками за горло, да и упал без чувств») – лишь литературное преувеличение и мы в эмоциональном плане ничем от наших (недавних, в общем-то) предков не отличаемся?
Разговор о смерти
– Скажите, вы психолог, специалист?
– Ну да, в некотором роде, – несколько удивилась я. А кого еще она ожидала увидеть, записавшись к психологу по телефону и в назначенный час постучавшись в кабинет с соответствующей надписью?
– Очень хорошо. Вы специалист. Тогда поговорите, пожалуйста, вот с ней о смерти. Я заплачу сколько надо, – говоря это, дама указывала длинным, накладным и причудливо раскрашенным ногтем на бледненькую, миловидную девочку лет двенадцати.
Самым поразительным в представившейся мне сцене была даже не тема грядущего разговора, а выражение лица дамы. Я бы определила его как брезгливое.
Но я могла ошибаться. Кроме того, человеческая эмоциональность – сложная штука, и у людей бывает парадоксальная реакция на горе (некоторые, например, начинают смеяться). Поэтому на всякий случай я придала своей физиономии сочувствующее выражение и спросила: