Сухопутный отряд из двадцати пиратов отправился на восток через перевал на земли ашаритов, но конец зимы – не то время, когда там можно найти много пищи, а риск был огромный.
Еще слишком рано, чтобы понять, выступят ли османы снова в этом году в поход на крепости империи, но, вероятно, так и будет. Здесь, на западе, герои Сеньяна могли пытаться угонять скот или захватывать крестьян в заложники и требовать выкупа. Они могли бы сразиться с большим числом диких хаджуков, если бы встретили их, но только не в том случае, если количество тех сильно выросло, или если хаджуки привели с собой кавалерию с востока.
Все таит в себе риск для обычных людей в эти дни. Власти при дворе, кажется, не слишком много думают о героях Сеньяна, как и вообще о людях с приграничных земель.
Тройная граница, так они ее называли: Османская империя, Священная империя джаддитов, Республика Сересса. Здесь сталкивались амбиции. На этих землях добрые люди страдали и умирали за свои семьи и за свою веру.
Преданные герои Сеньяна приносили пользу своему императору. Во время войны с ашаритами они получали из Обравича хвалебные письма на дорогой бумаге, а очень часто – еще и с полдюжины солдат, которые размещались в высокой круглой башне недалеко от их стен в стороне от моря, чтобы усилить обычно стоящий там маленький гарнизон. Но когда требования торговли, или финансов, или конфликты среди народов, исповедующих джаддизм, или необходимость положить конец этим конфликтам, или любые другие факторы в высокомерном мире правящих дворов вынуждали заключать договор – ну, тогда пиратами из Сеньяна, героями, можно было и пожертвовать. Ведь если османский двор или огорченные послы Серессы подавали жалобы, пираты становились «проблемой», «угрозой миру».
«Кровожадные дикари презрели нашу клятву хранить мир с османами, нарушили условия договора. Они захватывали перевозимые морем товары, совершали набеги на деревни и продавали людей в рабство…» Так писали из Серессы, это всем известно.
Император, читая это, должен вести себя более достойно и осторожно, думала Даница, рассекая веслами воду, в которой отражались звезды. Разве он не понимает, что им от него нужно? Враждующие деревни или фермы на неспокойной границе, разделенные верой, не становятся мирными, повинуясь росчерку пера при дворах далеких правителей.
Если живешь на каменистой земле или у каменистого берега, тебе все равно нужно кормить себя и своих детей. Героев и воинов нельзя вот так просто обозвать дикарями.
Если император не заплатит им за защиту его земли (их земли!), или не пошлет на помощь солдат, или не позволит им самим находить для себя товары и пищу, ничего от него не требуя, что им делать, по его мнению? Умереть?
Если моряки Сеньяна проникают на торговые галеры и круглые корабли, то только за товарами, принадлежащими еретикам. Купцов-джаддитов с товарами в трюмах они защищают. Ну, по крайней мере, так считается. Обычно защищают. Никто не станет отрицать, что крайняя нужда и гнев могут заставить некоторых пиратов не слишком старательно разбираться, какие из разнообразных вещей на захваченном торговом судне принадлежат тому или иному купцу.
– Почему они там, в Обравиче, игнорируют нас? – мысленно задала она вдруг вопрос.
– Ты хочешь от придворных достойного поведения? Глупое желание, – ответил ее дед.
– Знаю, – ответила она про себя, именно так она и разговаривала с ним. Он умер почти год назад, прошлым летом. От чумы.
Чума унесла и ее мать, вот почему теперь Даница осталась одна. Чаще всего в Сеньяне жило человек семьсот или восемьсот (если в дальних от моря районах начинались неприятности, в нем находило укрытие больше людей). И почти двести человек умерло здесь за два лета подряд.
В жизни нет ничего надежного, даже если ты молишься, почитаешь Джада, живешь так достойно, как только возможно. Даже если ты уже пережила столько, что можно по справедливости считать, что ты достаточно страдала. Но как измерить, сколько страданий достаточно? Кто это решает?
Мать не разговаривала с ней в мыслях. Она исчезла. Как и отец, и старший брат, погибшие десять лет назад в горящей деревне. Они с ней не говорили.
А дедушка присутствовал у нее в голове все время. Они разговаривали друг с другом, безмолвно, но понятно. И говорили так почти с того момента, как он умер.