— Так-то оно так, — говорю я в отчаянии, — но ведь ты… ты идёшь против течения…
И я долго думал, как же ему это объяснить.
Потому что и в самом деле — кто на кого налетает?
И как же, скажите на милость, надо кататься на коньках?
После обеда мы слушали по радио симфонию Сметаны[10] «Влтава». А перед началом какой-то учёный сытым профессорским голосом рассказывая о том, куда бежит река, и о лесной охоте, о лунном свете, о том, как быстро и вольно мчатся волны чешской реки Влтавы — от истока до пражского Вышеграда.
Потом он умолк, и в тишину действительно полилась река. Брызнули флейты, как светлые, сверкающие ручейки, а скрипки звали их соединиться: учёный музыкант всё это нам подробно разъяснил. Только объяснения его излишне осложнили дело.
Первый вопрос звучал:
— Папа, а ручейки уже соединились?
— Ручейки? Ах да, то есть родники. Родники уже, наверное, соединились…
И я задумчиво добавил:
— Правда, головы бы я не прозакладывал…
Тут грянули скрипки — словно ветер промчался.
— Ой, папа, — сказал Человечек, — а где она сейчас?
— Она? Кто она? — удивился я. — Выражайся точнее!
— Я тебя спрашиваю, где теперь Влтава? Детям надо всё объяснять!
— Сейчас Влтава, вероятно, где-нибудь в районе Будейовиц, — ответил я. — Пожалуй, километрах в десяти от города.— Неуверенным тоном я допустил: — А может, и в семнадцати…
Так мы и слушали — очень нам всё испортил этот учёный.
— Папа, а сейчас это где? — то и дело раздавался тихий шёпот.
Но я уже притерпелся и отвечал:
— Сейчас — между Орликом и Звиковым… Можешь руку дать на отсечение.
Но он не пожелал отдать руку, а через минуту опять спрашивал:
— Папочка, она уже у Святоянских порогов?
— Ещё нет, — сказал я бодрым тоном. — Терпение, дружище, терпение.
Но тут музыка зазвучала более взволнованно — как и говорил учёный, — и я заколебался.
— А может, это всё-таки и есть Святоянские пороги? — сказал я, раздираемый сомнениями.
Я совсем потерял ориентацию; и тут погас свет, — может быть, выключить ток распорядился именно мой друг инженер Сова. Светящаяся зеленоватая шкала приемника потемнела, и стало тихо.
А мы что? Сидим себе… В комнате только что разливалась река, а теперь остались одни обыкновенные вещи: ковёр — не очень новый, натюрморт с яблоками и грязноватый снег на крыше дома напротив. Странно, как в сказке, — словно рассеялся сон.
— Ну вот, — сказал Человечек, — где же теперь Влтава?
И правда… Где-то она?
Мы долго прислушивались — не услышим ли шум плотины. Даже выглянули на улицу — вдруг это не улица, а набережная. Но там был асфальт и тротуар, а на тротуаре валялся ящик. Где-то теперь могла быть Влтава?
Может, достигла она уже Карлова моста…
Или, кто знает, — задержалась у Слапской плотины?..
Может быть, в шестилетнем возрасте и вы собирали серебряные бумажки. И я твёрдо знаю, что в вашей памяти ещё сохранился тот матовый блеск серебряных листочков, пахнущих шоколадом.
Как оно сверкает, это серебро! Словно неясным, мерцающим сиянием всё ещё светит нам детство, далёкая звезда.
Вот и мы собирали серебро…
Была у нас коллекция, довольно скромная: две золотистые обёртки от конфет с ликёром, один тёмный серебристый листок со звёздочками (от старой бомбоньерки[11], которую когда-то, очень давно, нам подарили к празднику, розовая и синяя бумажки от нуги[12]. И ещё полоска серебра от шоколада, которую каждое утро разглаживали ногтем и хранили с необыкновенной бережливостью.
Человечек гордился ими. Каждое утро он раскладывал на столе блестящие разноцветные бумажки и смотрел на них взглядом собственника — серьёзно и ласково.
Он любил своё серебро и всем сердцем чувствовал, какая это редкость.
Он был коллекционером.
Мы предоставили полную свободу его страсти, только мама немного ревновала к серебру. В любви она требовала исключительности и втайне завидовала серебряным бумажкам. Я соблюдал нейтралитет, но однажды оказался невольным свидетелем мистерии в серебре и торжественного открытия коробочки из-под сигарет. Бумажки сверкали, и луч раннего солнца высекал из них золотые и синие искры. И я спросил:
— Что у тебя в коробочке?
— У меня в коробочке серебро, — сказал он, — и ещё золото… И все эти бумажки — это коллекция.
Мы долго рассматривали бумажки — было ясное утро, и в кухне пахло корицей. И вдруг меня охватило сочувствие, которое рождает великодушные замыслы, — потому что я увидел, какой этот коллекционер маленький, и как торчат на его затылке волосики, и какие у него маленькие пальчики.