Однажды - это было уже осенью, после каникул - по дороге в школу меня нагнал тарантас, в котором ехали оба погостовских попа - отец Виктор и отец Иван. Позади тарантаса был привязан веревкой большой сундук. Конец веревки свисал. Я схватился за нее - так легче бежать. Две лошадки, впряженные в тарантас, вскоре притомились, перешли на шаг. Мне надо было торопиться в школу, и я, побежав вперед, опередил тарантас. Один из попов, отец Виктор, учивший нас закону божьему, узнав меня, спросил:
- Не отстаешь, Васька?
- Не отстаю, - ответил я. - Побыстрей бы ехали.
- А ну, ямщик, подгони лошадей, - посмотрим, отстанет он или нет, - сказал батюшка.
Лошади побежали резвой рысью, и я опять схватился за веревку.
Отец Виктор выглянул из тарантаса и удивился:
- А ведь не отстает!
Ямщик опять стал нахлестывать лошадей, и они еще прибавили ходу. Но я не выпускал веревку из рук.
Попы развеселились; оба выглянули из тарантаса.
- Хорошо бегаешь - чисто собачонка! - похвалил отец Виктор.
- Счастливая пора, - сказал отец Иван.
ВЕЧЕРА У ДЯДИ КУЛИКА
Осенью в училище опять нас встретил новый учитель - Никандр Степанович, человек пожилой, бородатый, с суровым взглядом и громким голосом, одевавшийся по-мужицки. Он обращался с нами еще более строго, чем прежний, но без толку, ни за что, ни про что не бил, наказывал только за дело: за плохо выученный урок или баловство.
За одну парту со мной сел его сын, Колька, рослый, здоровый и очень баловной парень. Не было урока, на котором он не получал бы от отца щелчка или подзатыльника. И мы решили, если учитель колотит своего сына наравне со всеми, значит он справедливый человек и надо его слушаться.
Колька был хороший товарищ, нос не задирал, но в ученье был слаб, особенно по арифметике. И я стал пользоваться этим.
- Васька, подскажи, - шепчет он.
- А пирога принесешь?
- Принесу.
Так как без подсказки Колька не мог учиться, ему приходилось ежедневно приносить для меня кусок пирога или хлеба, а иногда во время большой перемены бегать домой за вторым куском.
Я был рад такому соседству и удивлял Кольку своей ненасытностью.
- Сколько ты можешь сожрать зараз? - спрашивал он.
- Сколько принесешь, - отвечал я.
Однажды он принес большую краюху хлеба, чтобы я мог наесться досыта, но мне не пришлось доставить себе это удовольствие: нельзя есть досыта, когда товарищи смотрят на тебя голодными глазами.
Не один я бегал в школу с пустым желудком!
Опять наступила зима, и на этот раз лютая. Выйдешь из школы - уже вечереет, мороз немилосердно щиплет уши, нос, схватывает за коленки, а потом и за лопатки. Мне до своей деревни две с половиной версты, а ребятам из дальних деревень четыре, а то и пять верст шагать. Засветло домой не доберешься. Страшно - можно замерзнуть в пути или волки разорвут. Говорят, бывали такие случаи. Нет уж, лучше не возвращаться домой.
Чтобы ребятам было где переночевать в сильный мороз, школьное начальство снимало под общежитие часть большого дома у земского ямщика, по прозвищу Кулик.
Ребят, решивших переночевать у Кулика, собиралось иной раз десятка два.
В избе холодно и темновато уже, а когда еще экономный Кулик затопит печь и зажжет керосиновую лампу!
- Дядя Кулик, холодно, печь бы надо затопить, - просим мы.
- А вы поиграйте, так согреетесь, - отвечает он. Становится совсем темно, играть уже нельзя. Опять кто-нибудь из самых бойких идет к Кулику просить, чтобы он затопил печь.
- Еще рано, начальство велит позже топить, - говорит Кулик.
Наконец он приносит несколько поленьев и начинает растапливать печь сырым хворостом. Хворост долго не загорается.
- Дядя Кулик, а вы бы подбросили сухих щепочек.
- За щепки мне начальство не платит.
Мы толпимся у печки, стараемся помочь Кулику раздуть огонь. Он сердится:
- Не мешайте, а то брошу топить!
Он возится у печки, пока не сгорит хворост, потом уходит, долго пропадает, возвращается с новой охапкой хвороста и начинает заново растапливать печь.
- Дядя Кулик, кушать хочется, - робко говорит кто-нибудь из малышей.
- Это не моя забота, а ваших родителей! - сердито отвечает Кулик.
Но мы знаем, что в его обязанности входит кормить нас пшенной кашей. Из-за этой каши я первый раз и пошел к нему в общежитие ночевать.
Когда, растопив наконец печку, Кулик принимается за варку каши, в избе наступает мертвая тишина. Все, вытянув шеи, стараются поглядеть, сколько горстей пшена бросит в котел скупой старик. Это не легко, так как в момент засыпки пшена в котел Кулик никого к себе близко не подпускает, а издали в темной избе разве увидишь, подсыпает он из мешка пшено или только для вида машет рукой над котлом.