– Я вам чеканку сделаю. Вам понравится, вот увидите, – говорит Борис. – Если хотите, конечно.
– Очень хочу, – говорю я. – Давно мечтаю что-нибудь такое над столом повесить.
– Точно?
Даже в темноте видно, как просияла его физия.
– Вы не думайте, я не какой-нибудь…
– Да что ты! Ничего такого я и не думаю.
– Просто нас здесь за людей не считают. Мол, и так перетопчемся.
– Ну, это ты слишком. Как вы к людям, так и они к вам. Логика простая. Но вы ничем не хуже других, это правда. Просто не всегда правильно себя ведете. Вот и всё.
– Да я про другое…
Мы шли к остановке самым запутанным путём. Он с каким-то остервенением что-то сбивчиво говорил, изливал свою не по годам усталую душу, а я думала о том, как всё непросто у этих ребят складывается, как заскорузли и очерствели сердца этих всё-таки ещё детей… Сирот, чьё детство украдено, и юность непонятно как проходит.
Отец и мать Бориса Голиченкова живы. Его самого и ещё двоих – младших сестрёнок отправили в детприёмник десять лет назад – по заявлению соседей. Беспробудное пьянство потерявших уже человеческий облик, однако, не старых ещё родителей, нигде постоянно не работавших. Скандалы и драки каждый день вот и всё, что видел Борис и его сестры с первых лет своей жизни. Так могли ли они быть другими, все эти Бори, Мамочки, Ханурики? Слушала его и думала о том, смогу ли я хоть что-нибудь сделать, чтобы мои воспитанники не пополнили криминальные ряды «бывших» через несколько лет? Если бы я увидела их такими, какими были эти бывшие, мне незачем было бы жить дальше…
Странные, однако, наступали дни. Татьяна Степановна, авторитетно поглядывая на «неумёх», самоучек (никто из воспитателей не имел столько «корешков», как она, в том числе и об окончании курсов английского языка), иногда выдавала менторским тоном ценные советы. За мною она особенно внимательно присматривала, видя во мне, вполне возможно, способную ученицу. Её тёмные очки солидно поблескивали, когда она, потряхивая локонами парика, говорила:
– С ними, главное, не терять дистанцию. Не заноситься, но и не позволять садиться себе на шею. Ко мне в пионерскую приходят, мы там вяжем, и, между делом, беседуем.
– А, беседуя, покуриваем, – говорю я, зная уже наверняка, где, «в случае чего», стреляли сигареты мои воспитанницы. – А заодно, информацию собираем.
– Что… что?
Татьяна Степановна считала своим моральным долгом быть в курсе всех детдомовских новостей, и новости эти приносила ей не сорока на хвосте.
– Мне не нравится то, что мои девочки слишком часто уединяются в пионерской, а потом…
– Так это ревность? Ха-ха-ха! – смеётся Татьяна Степановна беззлобно. – Напрасно, ей-богу, напрасно. Вы мне – не конкурент.
Она закурила, помахала рукой, разгоняя дым, и сказала после паузы:
– А эта… как её… страшила Тонких, так она просто без ума от вас. Чем её приворожили? Домой водили, признавайтесь.
– Чушь какая-то. Никуда её не водила. Разве что в милицию.
Больше мне сказать было нечего. Да и Татьяна Степановна не была настроена на серьёзный разговор.
Глава 9. Там у меня собака дома. С ней гулять надо
В октябре началась самая дикая кампания за всю мою бытность в детском доме – тесты по определению «интеллектуальной сохранности» воспитанников. Как раз в это время к нам и прибыл ещё один новичок – пятнадцатилетний Игорь Жигалов. Он был не такой, как большинство детдомовцев. Вежливый, доброжелательный Исполнительный! А это чрезвычайно редкие качества у детдомовцев. (Речь, конечно, не о шестёрках.) Не перекладывал своей работы на других, хотя и не был слабаком, он мог бы при желании подчинить себе десяток шестёрок… В отличие от всех прочих, Игорь сразу же начал называть меня по имени-отчеству. Такой воспитанник меня очень радовал – не всё же время трудных получать – «из рук в руки»! К тому же, Игорь умён, имел приятную наружность и всегда опрятен. Но вот что было удивительным: именно Игорь не пришёлся ко двору, а не кто-то другой из всех новеньких, прибывших в наш детдом в этом году. Именно его невзлюбила люто Людмила Семеновна! Отчего это – я пока не понимала. Как-то не выдержала и спросила прямо:
– Людмила Семеновна, мы должны разрешить Игорю хоть раз в неделю бывать дома. Мне кажется, он очень скучает.
– Дома? Да вы что? – ужаснулась она. – Нечего там делать! Мать ненормальная, ему вредно с ней видеться. Посмотрите личное дело.
Она рассвирепела – мгновенно, без удержу стала изливать бурлящую в её душе злобу. Щеки мелко тряслись, губы кривились, а массивный торс колыхался так, что я на всякий случай отступила на шаг назад. Открыла мне глаза на это её свойство – ненавидеть непохожего на всех – конечно же, Нора, которая очень тонко разбиралась в самых сложных хитросплетениях особенностей человеческих характеров.
– Да её просто бесят люди, имеющие развитое чувство собственного достоинства! Ведь над такими не очень-то поизголяешься.
Умная Нора всё правильно поняла… Когда я поделилась своими сомнениями с Татьяной Степановной, та очки свои импортные, замечательные сняла и, близоруко прищурившись, прошептала, оглядываясь по сторонам так, будто намеревалась разгласить страшную государственную тайну:
– Ему что-то не нравится? Каков принц, однако! Раз сюда попал, забудь про дом, если ты «не такой, как все».
– А что? Почему нельзя оставаться самим собой, будучи здесь?
– Он детдомовец, и путь у него отсюда один. И он заранее должен быть готов к этому пути. Эти люди обречены.
– Да что за ерунда! – вскричала я. – Я почему-то думала, что у всех детей должны быть одинаковые шансы на будущее.
– О!? У гения и олигофрена?
– Способности могут быть разные, родители тоже, достаток, но возможности должны быть у всех равные. Другое дело, как они этим воспользуются… Но как можно отсекать иные пути, запрещать этим детям хотя бы мечтать об иной судьбе, отличной от судьбы их родителей? – возмущалась я, так и не поняв, всерьёз или в шутку говорит всё это Татьяна Степановна.
– Они – другие, и судьба у них у всех общая, один путь – в обслугу. Они чернорабочие этой прекрасной жизни, вот кто такие они, твои любимчики.
– Ну, знаете ли, это что – розыгрыш?
– Глупости.
– Вот и я говорю.
– Глупости, да, то, что вы говорите. Именно так, – довольно резко сказала Татьяна Степановна.
– А если вы не разыгрываете меня, конечно, то это уже на кое-что коричневого цвета становится похоже! – разъярилась я. – Бред какой-то!
– Увы – реальность, – сказала она и снова взялась за свой блокнот. – Вы просто отстали от жизни. На всех её просто не хватит.
– Чего…не хватит?
– Хорошей жизни на всех не хватит. Так было всегда, прошу заметить…
– Простите, мы живём в советской стране…
– Вот именно.
– В советской! За что люди отдавали свои жизни тогда? За равные возможности для всех, а не для избранных. Разве не так? – спросила я, глядя на её алый галстук.
– Ну и не отдавали бы. Вам нужны советы? Их советы? А своей головы на плечах нет? Объясняю. Произошла историческая смена элит, как теперь говорят, а жизнепорядок остался тот же. Только не все это пока ещё поняли. Читайте новых авторов, это полезно для прочистки мозговой плесени. Хотя бы Небитова почтите. Вот, могу дать…
На третий день пребывания в детском доме Игорь должен был отправиться на обследование в психиатрическую больницу. Его забрали с третьего урока – меня в это время не было. Из больницы он не вернулся – определили в отделение для «трудных». И ещё несколько ребят забрали. На профилактику… Для Игоря настали тягостные времена. Он был до того домашний, что проживание в казенном заведении, необходимость спать на казенной кровати, есть из общей посуды в общей столовой, да ещё сидеть взаперти, и так изо дня в день, было для него совершенно невыносимым, нестерпимо мучительным существованием… Есть ведь дети, которые устают от самого факта длительного нахождения в режиме. Игорь был именно такой.