Под такими кирпичными мостами проходили туннели. Один из тех туннелей назывался Лик-стрит [4], который в прямом смысле протекал. Падая с крыши, гулко стучали капли воды. Пахло поездами — маслянистым запахом паровозной гари, от которого свербит в носу. Стены покрывала сероватая треснутая плитка; тут и там виднелись здоровенные зеленые двери.
Двери были заперты — Милена по дороге пыталась дергать ручки, но ни одна не поддавалась. Странно: зачем тогда дверь, если она не открывается?
Наконец она поравнялась с громадными воротами, створки которых были слегка приоткрыты. Снаружи железо лохматилось слоями облезающей краски, сквозь которую проступала надпись «Белая лошадь», сделанная старинным шрифтом. Из-за ворот доносилась музыка — как будто играл настоящий оркестр.
Оркестр играл в темноте. Милена во все глаза уставилась в щель между створок. Что это за оркестр, играющий во тьме кромешной?
Открыв ворота пошире, она робко шагнула внутрь. Взгляд выхватил из темени беспорядочные ряды одежды; всевозможный реквизит, развешанный на длинных перекладинах, — некоторые из них были на колесиках. Все это мелькнуло в луче тускловатого света, сочащемся из открытого прохода. Неожиданно луч начал сужаться. Не успела Милена опомниться, как створка ворот за спиной гулко захлопнулась.
И больше не поддавалась. Милена не могла поверить. Она ничего не знала о замках; у ее поколения в них не было надобности. Никто ничего не крал. Однако старинные ворота безнадежно замкнулись. Она их и толкала, и стучала, и кричала: «Эй, кто-нибудь!» — но все бесполезно.
«Что ж, ладно!» — подумала она мстительно. Вот умру здесь от голода, тогда отыщете меня здесь лет через пятьдесят, со скрюченными пальцами. Что еще за дверь такая дикая? Почему, черт возьми, ни зги не видно? И как теперь отсюда выбраться? В глазах защипало от навернувшихся слез. Рывком повернувшись, Милена лягнула дверь, от чего та тяжко задрожала. А музыка все не смолкала, и Милена прислушалась. Вирусы знали это произведение нота в ноту.
Какая-то женщина серебристо журчащим сопрано выводила «Das Lied von der Erde» — «Песнь о земле», знаменитый опус Малера о смерти. Вот-вот, мне оно сейчас в самый раз. Неужели горемыке маэстро больше писать было не о чем?
Вместе с тем какая-то Бестия (а может, и не Бестия) все пела и пела из темноты. Что ж, Бестия она или нет, но дорогу наружу она должна знать.
Музыка изливалась из противоположного по диагонали угла склада. Надо было просто туда добраться.
Хотя для этого предстояло пробраться через эти ряды старых костюмов. Прямых проходов между ними не было. Какие-то балахоны, чиновничьи мундиры, монашеские рясы — все это тряпье сиротливо болталось, пришпиленное к вешалкам булавками. Внезапно Милену что-то остро кольнуло.
«Оп! Великолепно, с-супер», — прошипела она, посасывая уколотый палец. Всё, теперь точно в кровь микробы попадут.
Затем она уронила башмаки. Раздался всплеск. «Боже мой, куда это они угодили?» Ладонь окунулась в лужу затхлой воды. Башмаки нашлись, и они, разумеется, успели намокнуть, так что Милене теперь приходилось держать их на весу, отставив руку. Выпрямляясь, она головой ударилась о перекладину, сердито ее пихнула, запуталась ногами в ворохе лежалого тряпья, снова уронила башмаки, стала на ощупь их искать и, кое-как наконец поднявшись на ноги, зарычала и перевела дыхание.
Больше всего Милена боялась уронить достоинство. Она заставила себя успокоиться и, хотя руки слегка дрожали, начала пробираться между рядами одежды, ведя для ориентира ладонями по легонько дребезжащим на своих колесиках перекладинам. Идти вроде как стало легче.
Так она и шла в темноте, пока не заблудилась окончательно. Пальцы ощущали грубоватую мешковину, разлезшиеся швы с паутиной торчащими нитками. Иногда под руку попадались колючие бугорки блесток. Будто целый театр, рухнув, лежал вокруг, оставив после себя лишь пыльные останки.
«А что, если никакого оркестра нет?» — тревожно подумала Милена. Да ну; кто ж в таком случае играет — призраки, что ли?
Мысли напрашивались самые разные. Во-первых, музыка звучала чересчур громко. Так громко она звучать не должна. Даже если стоишь посреди оркестра, около литавр, и то музыка звучит не так. Да еще это пронзительное, неестественное дребезжание, пронзающее уши словно иголкой.
Ее отвлекло то, что она чуть задела головой кирпичную кладку: это была какая-то арка. В темноте Милена пригнулась и… увидела свет. Свет! Пусть тусклый, пусть серый, как в лесной чащобе, но все же это был свет.
А музыка! Она теперь звенела еще громче, упругим эхом отскакивая от шероховатой кирпичной стены где-то неподалеку. Причем оркестра не было. Он бы здесь просто не уместился.