Я вот сижу под столом в гостиной, слушаю это всё (на этот раз Орден думает у нас дома), и мне смешно.
Ага. А серые достаются провинившимся подопечным. Люди, всё просто! Волдеморт не может определиться с цветовой гаммой!
— Во! Мо! Мо!
Упс. Я это вслух сказал.
Сверху сразу же становится тихо. Скатерть ползёт вверх, и я честными глазами смотрю на папу.
— Гарри.
— Га?..
— Ты опять прячешься под столом? Ты же должен спать!
Ну да, должен. Просто мама уснула, мне стало скучно, и я незаметно пробрался сюда.
— Иди‑ка сюда!
Папа вытягивает меня из моего укрытия. Все смеются.
— Пойдём, я отнесу тебя в кроватку, — говорит папа, и я начинаю брыкаться.
Не хочу я ни в какую кроватку! Почему чуть что, так сразу в кроватку?! Это что – наказание такое?!
Я понимаю, что если хочу остаться, должен совершить сейчас какой‑нибудь подвиг. Я набираю в лёгкие побольше воздуха, зажмуриваю глаза. Ну, же! У меня должно получиться!
— Па! Па!
— Что? – папа останавливается.
— Он сказал: «папа»! – объявляет Сириус.
Я закрепляю эффект.
— Па–па! Па–па! Па! Па! Па!
— Мой сын сказал: «папа»! Нет, вы слышали? Гарри сказал: «папа»!
И тут я конечно же остаюсь. Все умиляются и тают, папа рад до безумия. Я сижу с важным видом у него на коленях обсасываю печеньку и время от времени подливаю масла в огонь:
— Па–па!
~*~*~*~*~
После первого слова стало как‑то полегче. Чтобы не обижать маму я, конечно же, стал учиться говорить и: «мама». Но тут главное вовремя сделать паузу, а то получается какое‑то: «мамамамама!» сплошным потоком. Ещё я научился говорить «не–не–не», когда мне что‑то не нравится. А то обычно родители делают вид, что не замечают моих протестов, а вот теперь не отвертятся. Впрочем, я бы не сказал, что после этого они стали чаще прислушиваться к моему мнению.
Часто к нам приходит Дамблдор. Он приносит мне конфеты, но мама не разрешает их есть. Зато сегодня, когда он пришёл, мама не успела всё проконтролировать и теперь у меня есть шоколадная лягушка. Я сижу у него на коленях, шоколад тает, пачкая мои руки, щеки и белоснежную бороду директора.
— Дяба! – говорю я. Он смеётся. Знает, что это я его так называю. Довольный собой я повторяю снова и снова:
— Дяба, Дяба, Дяба!
А вечером мама говорит папе:
— Странно, почему Гарри так называет директора? Как будто хочет сказать «Дамблдор». Где он мог это услышать? Мы обычно называем его просто директор или профессор.
Ну да, тут неувязочка вышла.
А вообще так часто бывает. Папа показывает мне игрушечного щенка, и я хочу сказать: «собака» или «щенок». А оказывается, от меня ждут, что я скажу «гав–гав». Странные они. У меня совсем не получается произносить шипящие и свистящие звуки, а еще «р» и «л». Но с щенком мне помог Сириус, и я сделал вид, будто это он меня научил. Говорю: «Бодя!». Это значит — Бродяга.
Мама сердится:
— Сириус, не надо его так учить! Он будет считать, что так все собаки называются!
— Не–не–не! – опровергаю я. Тычу пальцем в Сириуса: — Бодя!
Сириус смеется, а потом превращается в собаку. Я тоже смеюсь и вижу, что мама уже не сердится, а улыбается, глядя на нас.
Однажды я ради шутки показал пальцем на игрушечного оленя и сказал: «папа». Родители смеялись как ненормальные. Мама ничего не заподозрила, потому что накануне папа развлекал меня тем, что показывал своего Патронуса.
Я люблю, когда приходит Ремус. Он всегда держит меня на руках, и рассказывает маме с папой разные интересные вещи. У меня не получается сказать «Луни» и приходится называть его «Уни». Мама почему‑то тоже теперь так говорит.
— Уни, ты же поужинаешь с нами?
Или говорит папе:
— Уни, не сможет сегодня прийти, милый! Ты же помнишь, какое уже число?
Вот зачем она так? У меня‑то просто проблемы с дикцией.
С четвертым Мародёром сложнее. Я уже весь изнамекался.
— Это Питер, Гарри! Скажи: «Пит», — упрашивает меня Сириус.