В случае Питера еще одна обида (дополнительно к уже имевшейся травме) была нанесена письмом от няни. Она узнала о его состоянии и пыталась как можно убедительнее объяснить ему причину своего ухода. В первый раз, покидая их семью, она сказала мальчику, что выходит замуж и у нее будет свой ребенок. Это было довольно плохое объяснение, если принять во внимание его чувства к ней. Теперь бывшая няня сообщала, что просто перешла на другую работу. «Видишь ли, — объясняла она, — я всегда перехожу из одной семьи в другую, когда ребенок, за которым я присматриваю, подрастает. А мне больше всего нравится заботиться о малышах». Именно тогда что-то и произошло с Питером. Он попробовал быть большим мальчиком. Отец мало чем мог ему помочь, так как часто отсутствовал, занимаясь бизнесом. Мать дала ему понять, что мужское поведение в той форме, которую няня провоцировала или с которой мать просто мирилась, было неприемлемым. Няня же больше любила малышей.
Поэтому Питер «регрессировал»: стал более инфантильным и зависимым. А потом, в отчаянии от того, что может потерять еще больше, он остановился. Такое с ним бывало и раньше. Еще младенцем он впервые продемонстрировал свое упорство, задерживая пищу во рту. Позднее, когда его сажали на горшок и приказывали не вставать, он безрезультатно сидел до тех пор, пока мать не сдавалась. Теперь Питер дошел до продолжительной задержки стула, держал рот на замке, утратил экспрессивность, стал жестким.
Конечно, все это — один симптом со множеством связанных значений. Самое простое из них таково: я удерживаю то, что имею, и не собираюсь продвигаться ни вперед, ни назад. Но как видно из игры Питера, удерживаемый им объект можно было бы интерпретировать по-разному. Сначала Питер пытался удержать няню, веря в ее беременность, как бы становясь няней и симулируя собственную беременность. В то же время его общая регрессия показывала, что он стал еще и младенцем. И к нему, как к любому маленькому ребенку, няня могла бы вернуться. Фрейд называл это сверхдетерминацией значения симптома. Однако эти сверхдетерминированные пункты всегда оказываются систематически связанными. Мальчик идентифицируется с обоими партнерами утраченного взаимоотношения: он и няня, которая теперь носит в себе ребенка, и малыш, за которым ей нравится ухаживать. Подобные идентификации возникают в результате утрат. Скорбя по умершему, мы одновременно становимся покинувшим нас навсегда человеком и собой тех времен, когда наши с ним взаимоотношения находились в расцвете. Это способствует внешне весьма противоречивой симптоматике.
В случае с Питером ретенция (задержка) — модус, а элиминативный (выделительный) тракт — образцовая зона для того, чтобы представить в виде драмы сдерживание, приверженность и удержание в себе. Но когда все это стало выглядеть и ощущаться Питером так, как если бы он на самом деле носил в себе эквивалент младенца, мальчик вспомнил, что говорила его мать о родах и их опасности для матери и ребенка. И не мог освободиться ни от тревожных мыслей, ни от «ребенка».
Разъяснение ему этого страха привело к резкому улучшению, ослаблению беспокойства и тревог, пробудило самостоятельность Питера и его мальчишескую инициативность. Однако только вкупе с диетой и гимнастикой беседы с матерью и ребенком помогли, в конце концов, преодолеть ряд не столь сильных запоров.
2. Либидо и агрессия
Итак, мы познакомились с двумя патологическими эпизодами: одним — из жизни девочки, другим — из жизни мальчика. Эти случаи были выбраны потому, что их структура прозрачна и доступна наблюдению. Однако какого рода законами можно объяснить эти случаи?
Фрейд и ранние психоаналитики первыми заговорили о не отмеченных на психологической карте отверстиях тела как о зонах первостепенной важности для эмоционального здоровья и нездоровья. Разумеется, их теории основываются на наблюдениях за взрослыми пациентами и, вероятно, стоит хотя бы кратко показать, в каком отношении наблюдаемый в психоанализе взрослый мог бы обнаружить сходство с тем, что мы видели у больных детей.
Невротическая «анальность» взрослого может, к примеру, выражаться в ритуальной сверхозабоченности функционированием кишечника. Все это скрывается под маской тщательной гигиены или общей потребности в абсолютном порядке, чистоте и аккуратности. Другими словами, такой взрослый показался бы нам скорее «антианальным», чем «анальным». Ведь он питал бы одинаковое отвращение как к длительной ретенции, так и к беспечной элиминации. Однако сами эти антианальные избегания заставили бы его в конце концов уделять анальным вопросам больше внимания и энергии, чем уделяет обычный человек с умеренной склонностью к получению или отверганию удовольствия от физиологических отправлений организма.