Койка на кухне пустовала совсем недолго. Черепановы нашли новую кухарку — Парасковью, женщину лет двадцати семи. Звали ее просто Пашей. Паша приехала в Ирбит из Лопатково и каким-то невероятным способом смогла устроиться в столовую партактива разнорабочей. Она сразу же стала приносить оттуда продукты и отправлять домой. Когда была стирка, Паша притаскивала дров, топила в кухне печь, стирала и парила столовское белье. Потом вечером уходила на всю ночь мыть в столовой полы и сторожить. Приходила домой, рассказывала нам, что она работает в единственной в городе столовой, где готовят мясные блюда, кофе, какао, стряпают оладьи и блинчики, в то время как другие столовые давно уже перешли на мороженый капустный лист.
Паша очень была горда, что она умеет жить: несмотря на войну, сумела устроиться к питанию, и семья ее ни в чем не нуждается.
Часто хвасталась перед нами:
— Эх, вы, ротозеи! Я вот приехала и у вас прямо из-под носа выдернула такую профессию, — Паша самодовольно раскинула свои большие, красные распаренные руки широко в стороны, стараясь показать нам величину ее профессии, — вам бы и в ум не пришло, что туда нужно было человека. А я вот уж не промахнулась в жизни.
— Повезло тебе, Паша, — миролюбиво отвечала Люба.
Дела мои в техникуме шли не блестяще, кончался первый семестр. Значит, надо снова вносить плату за учебу, а денег у меня не было. Мои подружки бросили учебу: Пономарева Аня и Настя Карпова уже работали учениками на заводе. Как-то на улице я встретила Тасю Главатских — мою школьную подругу, и обрадованно бросилась к ней. Оказалось, что Тася учится в 8 классе.
— Мы же с тобой договаривались, что пойдем учиться на медиков! — сказала я.
— Да ну их к шутам! Не нравится мне медицина! Не люблю!
— А Нина Шукшина где учится? — спросила я.
— Не знаю. Может, и нигде. Она ведь вышла замуж за Николая Константиновича, нашего учителя физики, за неделю до войны. Ну его, наверное, взяли на фронт, а где она — не знаю.
Я была крайне изумлена и шокирована.
— Да как же это? Неужели, правда? Моя подружка — и замужем! А меня, например, даже еще ни один парень до ворот не проводил. А как ты думаешь, Тася, хорошо это или плохо, что Нина так рано замуж вышла?
— Я думаю, ничего хорошего!
— Вот и я так думаю. Зачем это она так?
— А кто ее знает!
Долго еще стояли и болтали, вспоминая школу и родную деревню. На улице было холодно, низко шли тучи. Дул северный порывистый ветер. В дрянной одежонке меня насквозь просквозило, и я, попрощавшись с подругой, побежала домой.
Прошла октябрьская, выпал снег, установилась зима. По первопутку неожиданно приехал из деревни отец, я встретила его у ворот.
— Я ведь уж давно к вам собираюсь, да все никак, едва вот вырвался. Ведь еще медкомиссию проходил, хотели в трудовую армию взять, да негодным признали. По нездоровью остался. И остались мы в деревне-то вот я да Филипп, да дедко Комаров, ну и Максим еще.
— Совсем опустела деревня, — посетовала я.
— У нас теперь ленинградских тьма-тьмущая наехала — в каждой халупе семьи по две, по три живут, — возразил мне отец.
— Ну и какие они?
— Да ничего… Люди хорошие, но известное дело, из большого города. С работой нашей крестьянской не знакомы и к жизни такой не приспособлены. И им трудно, да и нам с ними нелегко.
Отец достал из-за пазухи небольшой сверток:
— Вот, бабушка гостинцы настряпала, понеси домой!
Хотя окна нашей квартиры и не выходили во двор, но Люба с ребятами как-то узнали о том, что приехал отец, и веселой гурьбой вывалились ему навстречу.
Когда зашли домой и Люба сняла пальто, отец уставился на ее располневшую фигуру. Вмиг какая-то темная тень набежала на его лицо, он увидел и понял, что она опять беременна. А это значит, что впереди семью ждут лишние заботы и хлопоты. Все лето он не бывал в городе, не видел ее, а в письмах она ничего не писала.
— Есть ли письма от Михаила Власовича? — чтобы хоть что-то сказать, спросил отец.
— Нет, после той открытки ничего нет! Хочу уж посылать розыски, горе мне с семьей-то… Трое вот их, мал мала меньше, да еще и четвертый будет, — Люба залилась слезами.