Как и везде, в Нижней Туре существовал карцер, куда сажали на срок от 30 суток до 45; БУР, где держали по три месяца; а затем уже корпус, то есть политизолятор. Зэков наказывали за оскорбление начальства, за игру в карты, за убийства, телесные повреждения, за сожительство. За производственные провинности в карцер не сажали. Когда я познакомился со Степанченко, он уже оправился от одиночки и, шевеля своими усами, опять рассуждал о побеге. "Пока жив, - говорил он, - буду бежать".
В Нижней Туре находилось около тысячи "честных" жуликов. Это было большое количест-во даже для лагеря. Весь лагерь играл в карты. Сохранились все жульнические законы, которые к этому времени начали извращаться в других лагерях. Словом, жулики жили здесь так, как они хотели.
Кроме жулья, в Нижней Туре была довольно большая прослойка физически ненормальных и психически больных людей. Так, было, например, человек десять гермафродитов. Один из них ходил в мужском одеянии и назывался Марьей Ивановной, другой - в женском одеянии, и звали его дядя Катя. Жизнь этих людей была несчастлива: их не принимали ни мужчины, ни женщины, и между собой они тоже не были дружны.
Было в Нижней Туре около 50 цыган и цыганок - вечные воры и мошенники. Но так как там и без них было много настоящих жуликов, то они считались жульем второй категории, и им приходилось обманывать друг друга. Остальной контингент был представлен беглецами и лагерными убийцами, многие из которых сидели по первому разу.
За все время пришел только один этап. В начале 1938 года из Москвы пришло человек двести мужчин и женщин по 58-ой статье. Непонятно, почему их пригнали сюда. Это были простые люди, невинно осужденные. Среди них была очень красивая девятнадцатилетняя девушка - полячка Ванда Бенах. Получила она десять лет только за то, что ее родственники жили в Польше. Я подружился с ней. Ванда работала на ДОК'е чернорабочей. Вольный начальник работ Дугин долго преследовал ее. Она не отвечала на его ухаживания и обещания, что он поможет ей хорошо жить в лагере. Дугин начал ей мстить: жестоко закрывал ей рабочие наряды, и Ванда в зоне получала меньше паек. Она с этим смирилась. Но Дугин не остановился - перевел ее в ассенизаторскую бригаду. Как-то я сказал ей: "Да плюнь ты на все, а то заморит". Она промолчала.
За игру в карты я попал в карцер, где просидел 30 суток - 300 грамм хлеба, один раз в три дня - баланда. Через 30 суток, пошатываясь от истощения, я появился у себя в бараке. Меня сразу же накормили. Потом сообщили, что несколько раз заходила московская вороваечка Лялька-балерина. Я попросил Мишу сходить в женский барак и узнать, что ей нужно. Вернувшись, Миша сказал, что я нужен Ванде. Я пошел к женскому бараку. Навстречу вышла Ванда, которая попросила меня ночью прийти к ней. Она решила уступить Дугину, но не хотела отдаваться ему девственницей. Я ей сказал, что только сегодня вышел из карцера и очень поддошел,* но она ничего не хотела слушать. В ее сознании прочно укрепилась мысль, что лагерный начальник не должен быть ее первым мужчиной. Ванда мне очень нравилась, но такая прозаичность очень меня смутила. Все-таки после отбоя я пошел к ней.
* "Доходить" - постепенно лишаться сил (от голода, непосильной работы). Отсюда - "доходяга" (медленно умирающий от истощения человек).
На следующий день я опять попал в карцер. В лагере карцер называется "изо", "шизо", "трюм", "кандей". Приблизительно суток через пять, ночью, дверь карцера отворилась, меня разбудил дежурный надзиратель и передал мне большую сумку. В ней было две буханки хлеба, табак, около килограмма сахара. Я понял, что Ванда выполнила свое решение, но поставила условием, чтобы Дугин помог мне.
Жулики в карцере переходили все границы: отнимали пайки у мужиков и фраеров, издевались над ними - пусть подохнут все, кроме них. Как-то в карцер посадили фраера, который что-то украл на кухне. Жулики начали его расспрашивать, кем он был на воле. Выяснилось, что милиционером. Восторгам не было предела: "Живой милиционер в камере!" Его заставили ходить на четвереньках и бормотать: "Шла коза дорогою, нашла козла безногого"; потом он должен был несколько раз произнести: "Забодаю", и в это время его били сапогом по голове и отвечали: "Не боюсь".
Хочется мне также рассказать о том, как я задрал (обыграл) Нижнюю Туру. Хотя я и был фраеренком, то есть не пользовался правами жульнического мира, но, поскольку я был в компании с Золотым и Цыганом, пользовался уважением у лагерных жуликов. Малолеткам выдавали по килограмму сахара в месяц. Это расценивалось на картёжном рынке в один рубль. Как-то, еще до выдачи сахара, к нам в барак забежал взрослый вор Вася-зверь и предложил мне игру на сахар. Взрослые получали сахара в три раза меньше. (Сам же он ставил на игру деньги.) Карта сразу же пошла, я выиграл у него 25 рублей денег, хороший костюм, сапоги, пуховую подушку, а также белье. Белье я ему оставил и направился, было, уже в каптерку за получением сахара, но тут в барак заскочил какой-то жулик, который был в компании со Зверем, и игра возобновилась. Почти трое суток подряд без сна я продолжал играть со вновь появляющимися клиентами. В моем распоряжении была уже огромная сумма денег, я с первой же карты ставил такую ставку, которой можно было обыграть любого соперника. За процессом игры наблюдало громадное число болельщиков.* В конце концов нижнетуринские жулики проиграли мне все, что у них было. У меня собралось более 16 тысяч рублей, около ста костюмов, столько же сапог, подушек и куча разных мелочей. Все было свалено в углу, и на груде этого шмотья разлеглись Золотой, Цыган, Мишка Медведь, то есть наша маленькая коммуна. Около двух недель мы транжирили деньги. Каждый день приходили партнеры по игре и приносили добытые ими деньги или вещи, которые тут же перекочевывали к нам.
* Желающие победы игроку и переживающие, "болеющие" за него.
Но пришел и мой черед. Не помню, кто предложил мне играть, но помню, что было поставлено на игру темное шелковое кашне, оцененное в три рубля. И вот этим кашне, как говорится, меня и "удавили" - обыграли до ниточки. Ну, как выиграно было, так и проиграно.
Расскажу теперь о третьей моей попытке бежать. Мы решили рыть подкоп из нашего барака. В компании было шесть человек, но знали об этом все. Около 20 дней мы рыли свою нору, вытаскивая землю и распределяя ее под полом. В один из дней, когда наша "дыра" приблизите-льно прошла уже под запретной зоной, я, Миша Медведь и Лешка-цыган находились под полом и рыли. Было около 12 часов дня. В это время по всей колонии внезапно объявили генеральную проверку, на которой должны были присутствовать все заключенные (работающие и неработаю-щие). Всех выстраивали, пересчитывали, вызывали по картотеке. Нас на поверке не оказалось, и кто-то из нашего барака стукнул, где мы и чем занимаемся. Не дожидаясь окончания поверки, надзиратели прибежали в наш барак и стали ломать пол. Мы, конечно, услышали, но не вышли из-под пола, а расползлись в разные стороны под бараком и лежали, затаив дыхание. Вдруг прямо надо мной взломали половицу. Я нарочно не открывал глаза, меня вытащили, били ногами, но я никак не реагировал на это. Тогда они решили, что я в обмороке, и поднесли вату с нашатырем. Тут я чихнул, открыл глаза и вынужден был давать объяснения: "Да, этот подкоп рыли мы. Я и другие сидим ни за что и, пока в силах, будем стараться бежать".
Объяснение это удовлетворило присутствовавшего при этом начальника колонии Отто. Меня отправили в карцер. Через некоторое время я услышал, что в карцер привели не только Мишу и Цыгана, но и Золотого, а с ним еще других ребят. В карцере было всего восемь камер, и тех, кто сидел там раньше, амнистировали. В этот день нам далее не объяснили, сколько суток мы должны находиться в карцере, и мы решили, что стали уже подследственными. Но на следующий день нам принесли пайку: триста грамм хлеба и, к нашему удивлению, по большому куску горбуши* сухого засола. Мы все это съели залпом, и тут поняли разгадку: горбуша была очень соленая, а воды на протяжении последующих двух суток нам не давали. Во рту все пересохло, язык опух, общее состояние было плохим. Вышли мы из карцера через 45 суток.