Перемены. Соседний огород тоже опустел. Раньше там жужжали пчёлы и старенький сосед часто приглашал, чтобы угостить сотами. Он звал всех дворовых ребят, ставил большой стол, а на него чай, хлеб, мёд и соты. Над нами летали пчёлы, но никто не боялся, ведь всем известно, что пчёлы кусают только тех кто их обижает. Соты были ярко-жёлтыми и сочились тягучим мёдом. Старик говорил что такие яркие соты получаются от цветов одуванчиков, которые цветут ранним летом. Мы ели до умопомрачения, Но сосед давно уже умер. И ульи опустели.
И так представляется что с детства я совсем не изменилась. Но нет, многое поменялось. Я тоже стала другой. Город меняет людей, заставляет их жить по правилам, носить маски. Человек всю свою жизнь притворяется. Жизнь в обществе заставляет нас привыкать к его законам. Ты можешь расслабиться только наедине с собой.
Я спустилась к речушке. Даже она застыла от времени, стала больше похожа на болото. Кажется в детстве я упала в эту реку с моста. Не то чтобы тут было высоко, всего пару метров, да и по пояс максимум. Но промокла полностью. И мы смеялись, а потом шли рыбачить или купаться.
Ноги скользили по слякотному узкому берегу. Настрой на прогулку совсем пропал и я побрела домой.
Бабушка лежала и читала книгу. Думая чем заняться я достала старые дедушкины журналы. Раньше я любила их перебирать. Тут было всё: от автомеханики до пород птиц. Я ссыпала все журналы в кучу и стала рассматривать. Запах ветхой бумаги поглотил меня. Втянув его можно было почувствовать в своих легких лес и ветер. Они листались как колышущиеся деревья и необязательно было вчитываться в суть, ты просто получал удовольствие от соприкосновения с текстом. Журналы были всё такими же интересными. Я просидела над ними до самого ужина.
Кажется осенью ты становишься более беззащитным к превратностям судьбы. Было грустно и одиноко. А ещё дико скучно. Я выбралась из пододеяльного плена и побрела пить чай.
У бабушки был удивительный талант к готовке. Даже обычную гречу она могла приготовить так вкусно что даже те кто не любит кашу были в восторге. Отдельно мне нравилась её яичница. Пышущая, скворчащая на сковороде, желтая до одурения. Её запах доносился до дальней комнаты. С чем бы она её не жарила, всегда получалась самая вкусная. А дедушка в это время просто намешивал мне тюрю. Он взбалтывал сырые яйца с луком, и мы вместе уплетали это хлебом. Перед этим я всегда бегала в магазин за свежим, горячим, только привезённым хлебом. Он был хрустящий, но мягкий внутри, и я не всегда доносила его до дома целым. И вот, мы отламываем ломоть, макаем в яйцо и с хлюпающим наслажденьем поглощаем. Я облизнулась.
— Айда прогуляйся с дедом, нечего валяться, — в этот раз бабушка готовила рыбный пирог из той самой щуки, — Подыши свежим воздухом, а то весь день сидишь в пыли.
Я запихала бутерброд так глубоко, как только могла. Гулять не хотелось. Хотелось зарыться в одеяло и никогда из под него не вылезать. Но я оделась и вышла на промозглую улицу, пресекая в зародыше эти мысли.
Выходить на подмороженную улицу так неохота. Но если одеться потеплее всё не так плохо. Бабушка достала мне громадную войлочную куртку. Пришлось закатывать рукава чтобы не споткнуться о них.
Мы с дедом пошли в огород. Вернее мне так казалось. В конце огорода дедушка отодвинул ветки неожиданно появившуюся за ними калитку, Он вышел подозвав меня рукой. Я смутно припомнила что эта калитка была там всегда, но так хорошо пряталась что я о ней напрочь забыла.
— Вот, большие ужо, окрепли, теперь не завянут, — Он погладил рукой тонкое не доросшее ещё мне до колена деревце.
— Что это? — я вопросительно посмотрела на деда чтобы он понял что я говорю.
— Как што, осина. А вот там дубок уже проглядывает. В том году посадил. Еще в другом месте семена рассыпал. Это, считай вклад в наш мир, в будущие поколения. Вот я уже умру, а они вырастут, будут моих правнуков радовать.
Я снова посмотрела на деревце. Такая маленькая вещь, просто семечко. Но приложив немного заботы оно превратится в большое дерево. И будет тут стоять долго-долго. Станет большим, закроет всю поляну от дождя.