— По-видимому, мои гены совершенно полярны советской действительности, с ней не уживаются. Русское дворянство — конечно, не то, которое сейчас вошло в некий клуб и первым делом зарегистрировалось в органах советской власти, а потом стало отбирать себе состав по наличию или отсутствию определенных политических убеждений, — так вот, то природное, дооктябрьское русское дворянство, безусловно, в массе своей очень негативно настроено ко всему, что произошло в этой стране после 17-го года. А поскольку мое происхождение именно таково и у меня не было ни люмпенов, ни голодных и рабов, ни будущих совков, а были в самом худшем случае крупные предприниматели по отцовской линии, а по материнской — достаточно древнее столбовое дворянство, то, естественно, можно считать, что уже по классовым соображениям мира у меня с этой государственной властью быть не могло.
— Вам это досталось по наследству, но что заставило вашего прадеда благородных кровей податься в социал-демократы, основывать подпольную типографию?
— Совершенно нормальное занятие для дворянина. Просветительская работа. Только приличные люди имеют право заниматься революционной деятельностью. Потому что они занимаются ею на уровне Джеферсона и Медисона. Если бы в это дело не вмешался охлос, я думаю, что у нас сейчас была бы неслыханная форма демократии, но, к сожалению, нашлись вульгарные люди, типа Владимира Ильича Ленина и его команды, которые считали идеи охлоса очень передовыми…
А так мой прадед выбрал вполне естественный путь. Типография, самиздат — это дело святое. Пойти за это в острог было очень почетно. И здесь мне стыдиться нечего, мой дед родился в Тобольском остроге, где отбывали срок оба его родителя-революционера. Можно считать, что я пытаюсь расхлебать то, куда положили кирпичик мои предки.
— Но не получается, что вы сегодня ведете борьбу с тем, к чему стремились они? Ваши дед с бабкой ведь сидели при царизме, мечтая о социалистическом, демократическом обществе. Вы же это самое социалистическое общество зовете разрушать.
— Совсем не это самое! Есть единое революционное пространство, пронизывающее века и режимы. Люди благомыслящие, люди интеллигентные во все времена боролись с деспотизмом, с эксцессами, с нереспубликанской формой власти. Они всегда борются за демократию — и при ней, и до нее, и после нее. Так что мой дед, который вступил в противоборство с недемократическим режимом дооктябрьского периода, совершенно не оказывается со мной в конфронтации, а, напротив, стоит в едином строю, поскольку и я борюсь с режимом, только присвоившим себе название демократии, не имея на то никаких сколь-нибудь веских оснований. Режимом, который, заметьте, благополучно пережил и август 91-го…
— Если не возражаете, о вашей оценке сегодняшнего состояния нашего общества мы поговорим чуть позже, а пока давайте обратимся к такому факту: 15-летняя комсомолка Лера Новодворская просит отправить ее во Вьетнам, чтобы с оружием в руках сражаться против американских агрессоров. «Уходили добровольцы на гражданскую войну…» Смотрится прямо-таки идиллически, только, по-моему, слабо вяжется с образом непримиримого борца с тоталитаризмом.
— Вы так полагаете? Вам хотелось бы, чтобы я, начиная с детского садика, устраивала заговоры? Если человек законопослушен до восемнадцати лет, это не может быть вменено ему в заслугу, равно как и в вину. Что касается Вьетнама, то любовь или ненависть к собственному государству были здесь абсолютно ни при чем. Просто во мне проснулся вечный комплекс Дон Кихота — желание защищать обиженных. Разумеется, добровольцев моего типа, да еще пятнадцатилетних, туда не брали, там нужны были нормальные мальчики афганского образца, которые готовы выполнить любой приказ. Я же в принципе не способна подчиняться приказам.
— В Афганистан, надо полагать, вы уже не рвались?
— Помилуйте, это ведь уже декабрь 1979 года, а первый арест по «диссидентской» 70-й статье Уголовного кодекса у меня был в 69-м… Как видите, сроки несколько не совпали. Да и вопрос, мучивший меня перед Вьетнамом: кто кого угнетает? — тут просто не стоял, ситуация выглядела абсолютно ясной, как, скажем, и в Чехословакии в 68-м…
— Тот ваш первый арест, кажется, связан с Кремлем?
— Это финал истории. А началось все с создания подпольной студенческой группы. Помню, этот факт был тогда очень красиво запечатлен нами в школьных тетрадках — с программой-минимум. Перед нами стояла совершенно однозначная цель — свержение существующего государственного строя. Нам также ставилось в вину распространение листовок, самиздата. Согласитесь, неплохо звучит для 1968–1969 годов?