Вдруг увидала: там, за оголёнными, засыпанными снегом кустами старой сирени, налево, за фасадом, шумят-смеются ребята, Павлуха с Надей. «Батюшки, да это гора моя!.. Моя гора! Моя гора!..»
И, все забыв, девушка побежала к детям. Вот от парадного крыльца, чрез сугроб, дорожка; вот скамейка у стариков вяза и липы: отсюда до самой середины озера, точно стальная пружина изогнулась, широкая, блестящая полоса льда. «Да ведь это же одна прелесть!.. Видно, что Сергей делал. Молодчина!»
Девушка восхищённым взглядом скользит по горе с высоты отлогого берега на поверхность озера, и восхищённым взглядом смотрят на неё оторопевшие, смущённые, но и обрадованные её неожиданным появлением Павлуха и Надя. У Нади в одной руке верёвочка от маленьких ручных санок, другой она крепко держит руку братишки, и теперь оба не знают, что же им делать: стоять, бежать, говорить, молчать.
— Здорово, дитёныши! — обращается к ним девушка, широко раскрывая им навстречу руки, чтоб обнять их, как всегда.
Ребята, оставив салазки, сразу бросаются к ней, обнимают её ноги, она целует по очереди то одного, то другого.
— Ну, что, матка здорова?
— Здорова.
— И все здоровы, все хорошо?
— Все.
— Ну, марш! Живо, давай салазки, едем! Поместимся трое-то?
— Поместимся! — с радостной улыбкой уверенно отвечает Надя. — Корзину с бельём — во какую! — возят.
И девочка бросилась к горе, торопливо поправляет расшатанные, обледенелые санки передком под уклон, села впереди, обседлала их, собираясь править: дело привычное. Чрез минуту уже все трое со смехом и вскриками стремительно несутся вниз, под гору. Маленькие валенки Нади то коснутся льда, то опять поднимутся над ним; то одной ногой, то другой нажмёт она, — и санки летят, как по нитке. Помогает править и усевшаяся сзади барышня. И вот уже они на льду озера, раскат кончился, но бег ещё неудержим, а правящие сбились с такта, и санки вдруг завернулись, пошли вперёд задом, поехали вбок. Смех и визг. Вот и в сугроб въехали, опрокинулись.
— Ах, барышня… ах!.. Ах, барышня… ах!.. — сокрушённо лепечет растерявшаяся Надя. Сама вся в снегу, она начинает торопливо очищать от снега барышнину шубку.
А барышня смеётся, достала из кармана носовой платок и, утерев своё лицо, утирает Надю и шутливо ворчит:
— Ну что: барышня, ах? Ты думаешь, ты одна умеешь в снегу кувыркаться, а я — нет? Вот, погоди-ка, я одна поеду, так туда ли ещё закачусь. Ну, хорошо, хорошо! — говорит она, отирая в последний раз мокрым платком тающий снег на краях рукава.
Павлуха сползал тем временем в сугроб и пыхтит-тащит малыш залетевшую туда, далеко, барышнину муфту.
— Вот молодчина! — внушительно произносит барышня и, беря муфту, дружески, размашисто хлопает парня по плечу.
А сверху, по проложенной рядом с горой дорожке для подъёма, уже спешит-спускается Сергей. Он видел из сторожки, что кто-то прошёл по двору к дому, разглядел серенькую беличью, крытую мехом вверх шубку и такую же серенькую беличью шапочку и муфточку, узнал свою «кошечку»-барышню, накинул на плечи полушубок, забежал на господскую кухню доложить о приезде гостьи и побежал туда, куда она прошла — к горе. Увидав барышню с ребятами около опрокинутых санок, он почтительным поклоном и добродушным смешком приветствовал её:
— Что же это такое-с?.. Кораблекрушение?.. Здравствуйте, барышня. С приездом.
— Здравствуйте, Сергей.
Барышня в свою очередь ласково улыбнулась ему и кивнула головой.
— Что же это: не крива ли гора-то, что она вас завела туда-то? — полушутя, полусерьёзно говорил Сергей, внимательно пробегая взглядом по горе и потом с вопрошающей улыбкой смотря в лицо барышни.
— Нет, дивная гора! Это я виновата. Должно быть разучилась править. А гора — один восторг! Это вы делали, Сергей?
— Так точно.
Барышня, поднимаясь теперь по снежной тропинке вверх, и сбоку оглядывая лоснящуюся гору, сказала:
— Ведь она у вас не ледяная — стальная.
Сергей с довольным видом опять окинул взглядом своё создание и с уверенностью произнёс:
— Так точно.
И, как всегда находчивый, серьёзно добавил:
— Я поливал, а товарищ-мороз ковал. Сегодня всю ночь так-то ли молотом постукивал, что у меня в дворницкой слышно было: стены потрескивали.
Барышня оглянулась на него и с шутливой улыбкой сказала:
— Вы душка, Сергей.
Улыбнулись и тащившиеся сзади с салазками ребята. На рябоватом, заросшем рыжеватой щетиной лице Сергея румянец вдруг стал гуще: от морозу ли, от подъёма ли в гору, от удовольствия ли — не заметил он, когда, почувствовал, как кровь прилила к щекам, и только весело, по солдатской привычке, отрезал: