Когда вышли к баням. Парунька бросила:
— Не знай, толк будет ли? Смешно больно.
Глава вторая
Парунька усиленно училась грамоте в кружке ликбеза, организованном Семеновой женой и учительницей села. Гулять она ходила теперь редко, и если присоединялась к артели, то все равно избегала оставаться с парнями наедине, от заигрывания с ними воздерживалась, на любезности их отвечала дерзостью. Гулянки, игры девичьи, забавы потеряли для нее свою прелесть.
По околице шатался пьяный Игнатий, умный и добрый мужик, который умел только жаловаться. Кубанка-шапка, которую он привез с юга, сидела у него на затылке лихо, гимнастерка разорвана на плечах. Завидя Паруньку, он ловил ее за руку и оправдывался:
— Зла на меня не имей, Паруня. Мужики у нас лютые — баба у них вместо мебели. Надсмеялись над тобой — я не при чем. Совладать с ними не могу. Сельсовет слаб у нас. Ни комячейки, ни избы-читальни, ничего! Может быть, комсомольцы примутся — приветствую. Но пока — тина. И она меня засасывает. И я пьянствую и пьянствовать буду. Вторую неделю забастовал — ничего не делаю. И сельсовет на замке. Секретарь мне подражает. Эх, время было, как мы били Врангеля на Черноморье...
Только этим он и вдохновлялся, как лазили по горам, преследуя белых, топили их в Черном море, были храбры и веселы...
Парунька думала:
«Сколько на свете людей есть, у которых первая половина жизни прошла в подвигах, а вторая в глупостях и пьянстве... А бывает и наоборот. Как найти правильную тропу?»
Каждый день она ходила к Наташке, которой было все хуже и хуже.
Под вечер, влажный от весенних соков, пришла за Парунькой старуха. На ухо провздыхала:
— Умирает Наташка моя. Иди. Тебя требует.
Была зажжена в избе лампа. Плохо светила. На подстилке под образами лежала Наташка, горой выделяясь из-под окутки[60].
— Что ты? — пугливо спросила Парунька. — Неужто вправду плохо?
У подруги под глазами синие круги. Волосы были сбиты в ком, лицо — восковое. Она протянула голую руку Паруньке, зачмокала губами и молвила:
— Ко... ковровый полушалок тебе отказываю... да бордовый сарафан... носи!.. — и утихла.
Паруньку забил озноб. Она взяла подругу за руку и вскрикнула: рука была безжизненная, но еще теплая.
На кутнике, сморкаясь в руку, тряслась и билась Наташкина мать. У окошек, перешептываясь, толпились любопытные. В избу входили соседки бабы. Плакали.
Тут были сироты, вдовы, беднячки, обиженный люд.
Парунька, обняв подругу, завопила:
— Ах, за что же молодая девка должна в гроб идти? За какие грехи муки принимать?
Наташка завозилась, силясь подняться. Парунька помогла ей. Головой уткнулась Наташка в грудь подруги, опустив руки, глазами мутными бегала по избе. Вдруг она захлипала все сильнее и сильнее и закричала во всю мочь. Парунька отскочила в испуге.
— Пресвятая богородица, — залепетала Наташкина мать. — Неужели ее кто сглазил? Или в ней лукавый? Горе мое, горе! Сейчас ее покроплю крещенской водой...
Она полезла под пол и достала грязный в паутине пузырек. Из него она побрызгала на дочь. Наташка притихла и закрыла глаза.
— Ведь бабушка Полумарфа не нашей веры, — провздыхала старуха, — кулугурка она... вероотступница... Она лишена благодати...
— Пустяки все это, — сказала сердито Парунька. — Какая вера может сохранить и помочь девке, когда в утробе ребенок?! Тут нужна управа на парня-подлеца... Совесть чистая... А вера одно только и скажет: на том свете воздадут за страдание... А за что страдание-то?
Наташка открыла глаза, простонала:
— Нутро ноет. В самом нутре эта боль. В самой что ни на есть кишке. Кваску...
— И еще снадобье не надо было пить, — продолжала Парунька. — Разве это лекарство?
Сходили за квасом. Жадными глотками опорожнила Наташка кружку квасу. Потом сбросила с себя все, осталась в одной нижней рубашке. За окном слышались неприличные разговоры. Мать подошла к окошку, виновато проплакала:
— Христа ради, уйдите, робята... человек ведь умирает... Прикрой ее, Паруня.
Наташка сопротивлялась, бессильно ворочала ногами, била руками о стену.
— Бес во мне, Парунька? — спросила она тихо. — Мама верно говорит. Так и жалит, так и жалит меня внутри...
В глазах ее стоял испуг. Старуха перекрестилась, а Парунька громко сказала:
— Чепуха! Никак ему туда залезть нельзя... Кишка тонкая для этого дела.
— А он в печенку.
— И в печенке ему тесно... Спи...
— Говорят, толченое стекло от жару помогает, — сказала соседка, — стекло истолочь в ступе и с хлебом съесть. Как рукой все снимет...