— Ребджюр,—сказала она,— послушай, что я скажу еще один и последний раз, и все переведи рабочим. Я сейчас уезжаю совсем, и мы уже никогда не увидимся, но я всегда буду помнить, как мы боролись с саранчой. Скажи им большой ханджанав за то, что они хорошо работали, и пусть на будущий год, когда снова придет саранча, каждый из них научит хотя бы одного товарища, как ее нужно уничтожать. Царцаха нужно прогнать отсюда навсегда, и у каждого из вас должен быть такой дом, как у Цимбилева, а около дома сад. В Булг-Айсте для вас растят деревья. До свиданья.
Пока Ребджюр пересказывал слова Ксении, она уложила вещи на подводу и села.
Ребджюр подошел к ней.
— Ну, что же ты теперь будешь делать, Ребджюр?— спросила Ксения.
— Учиться пойду, начальник. Это лето я много писал, теперь все буквы хорошо знаю, надо дальше...
— Вот и правильно!— Ксения вытащила из кармана блокнот.
карандаш и перочинный ножичек.— Возьми на память, Ребджюр
Ханджанав!— просиял Ребджюр. Он всегда с восторгом смотрел на этот ножичек, но не смел и мечтать, что станет его обладателем.
Ну, до свиданья!—-Ксения тепло пожала ему руку.
Остальные рабочие подошли к ним и все наперебой протягивали Ксении руки. И она пожала все пятьдесят.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Впервые мысль о самоубийстве пришла к Озуну весной, когда его оцарапала пуля. Тогда, после погони, бандиты укрылись в одном из зимовников. Озуна немного лихорадило от раны, он сидел у костра. Кто-то из товарищей притащил найденного в щели серого скорпиона.
Скорпиона положили на землю, и Багальдан, самый молодой и веселый, предложил окружить скорпиона кусками горящего кизяка, чтобы посмотреть, что он будет делать.
Почувствовав жар, скорпион пополз в противоположную сторону, но там оказалось то же. Тогда скорпион начал метаться и в конце концов вернулся к центру, изогнул свое длинное членистое брюхо кверху и вонзил жало в собственную голову.
Багальдан пошевелил скорпиона соломинкой. Он был неподвижен.
Принесли еще двух скорпионов и проделали с ними то же. Один из них, как и первый, вонзил жало себе в голову, а другой попытался перелезть через кизяк, но сгорел. Бандиты не удивлялись этому. Они все с детства знали о том, что скорпионы себя убивают, и думали даже, что они делают это вполне осмысленно. Так думал и Озун. Но в этот вечер смерть скорпионов не развлекала его, как товарищей, а наоборот, заставила подумать о том, что и они все, как эти скорпионы, не могут никуда уйти.
Поужинав, бандиты легли спать. Озун продолжал сидеть у очага и думал о скорпионах и о многом другом, время от времени приподнимая грязную повязку и дуя на рану.
Он думал тогда об амулете «банха-ракшайн-бу», который носил с раннего детства на шее в красной ладанке против злых духов, болезней и препятствий, мешающих человеку жить счастливо.
Он молился своему бурхану Маха-гала и ездил только на угодной этому бурхану лошади — гнедой с белой лысиной.
До сих пор бурханы и ладанка помогали ему: Озун никогда не был ранен и не болел. А разве мало пуль просвистело над его головой? Разве мало погибло его товарищей?
Голодный и рваный, без копейки денег вернулся он с каторги! в Морнэ-Хулдан. Там он надеялся найти попутчика на Шаргол.я Идти туда пешком в зимнюю пору было невозможно. Морнэ-Хул-дан был пуст — в степи уже несколько дней бесновался шурган27. Никто из калмыков не решается в такую погоду пуститься в дорогу ведь шурган может гнать целое стадо, как сухую траву.
Хотел Озун как-нибудь прожить на Шарголе до весны, а потом уйти в Мочаги, ломать соль на ильменях. Там ведь всегда калмыки находили себе работу. И жить он хотел до самой смерти совсем потихоньку.
И вот в такое время и подошел к Озуну человек в бурке и высокой папахе и спросил, кто он и куда собирается.
— Сейчас в степь ходить не надо,— сказал он.— Сейчас каждый здоровый мужчина помогать народу идет. Царя теперь нет. Временное правительство теперь есть, казачий атаман Бирюков теперь есть, вместе с правительством будут они теперь порядок кругом делать. Помогать им надо. Все казаки сейчас помогают, и ты должен.
— Пускай казаки помогают, а я калмык простой,— сказал Озун.— С каторги я пришел, отдыхать Mine теперь, пожалуйста, надо.
— Ты тоже казак. Калмыков нет уже, а есть «новые казаки». Новые казаки и старые поклялись в дружбе жить и вместе порядок делать. Давай, говори, как звать тебя и сколько лет тебе. Я тебя записывать буду, а пойдешь ты в Астрахань, прямо в калмыцкий полк. Там тебя одевать будут и кормить, много товарищей там найдешь.