- Так это же не кошечка, а целая поэма! — Он смеется каким-то неестественным, хрипловатым смехом. — Ну что же, граждане, забирайтесь в кузов. Только знайте: везу динамит. Дело это непривычное для меня, я совхозный шофер, так что будьте осторожны.
- Ди-на-мит! — Женщина с коровой, точно ошпаренная, отбегает от машины.
- С ума сошел, живоглот! — вдруг уже совсем неожиданно ругается женщина с козой, и голос у нее звучит сейчас совсем не елейно. Она суматошливо толкает свою козу подальше от грузовика.
- Ну и что с того, что динамит! — Девочка смеется, вздернув свои острые плечики. — Мама говорит — фашист хуже всего на свете!
- Особенного, конечно, ничего, — задумчиво произносит шофер, пожевав губами. — Если рванет — и костей не соберешь. Факт! — И, опустившись на сиденье, берется за руль.
Девочка, поднявшись на носки, осторожно ставит кошечку в кузов, а потом, как кошечка, и сама лезет за нею.
Она садится на один из верхних ящиков, кладет котенка на колени.
На нее с ужасом снизу смотрят женщины — с коровой и с козой.
- Счастливо, — говорит шофер и с трудом трогает свою перегруженную трехтонку.
«Не поехать ли и мне?» — мелькает у меня мысль.
Но в это время я вижу летящую к нам лихую политотдельскую машину.
В кабине рядом с шофером сидит сам батальонный комиссар Быков. Не успевает машина остановиться, как он приказывает своим зычным голосом:
- А ну, бабки, в машину!
Женщины — в слезы.
Тогда Быков вылезает, вырывает и у одной и у другой веревки из рук и грубо подсаживает их на свое место в кабине.
- Чертовы собственники! — ругается он. — Тут город бросают, а им скотинки жалко! ..
Вскоре мы обгоняем, а потом оставляем далеко позади себя тяжелую трехтонку. Но долго еще мне видится на ящиках с динамитом девочка с белым котенком на коленях.