Я заперта наедине с безумной маньячкой! В голове моей крутятся строчки из песни «Insane» от «The Bug». Но я стараюсь держаться спокойно. Хотя бы внешне. А Гуля продолжает рассказывать. Про свою жизнь на малой родине где-то в Узбекистане. Про то, как муж положил ее в психбольницу, так как она «слышала голос Аллаха». А потом, после больницы, муж не пустил ее домой и забрал себе трех их сыновей. И Гуля была вынуждена уехать сначала в Питер, потом в Москву. В Москве торговала зеленью у метро, а затем устроилась няней. К этой самой девочке-инвалиду… Голос велел ей подойти с рюкзаком к полицейскому, который должен был пристрелить ее «как шахидку». После чего она должна была встретиться с Аллахом на небесах… Вот такой финал для себя и ожидала Гуля. Но оказывается, ей уготованы еще страдания – и суд, и заключение. И она с радостью примет все это… «Иншаалла!» – с этими словами она подняла указательный палец к потолку…
Затем Гуля замотала себе голову своей одноразовой простыней – получилось что-то наподобие хиджаба. А другую простыню – расстелила на полу. Опустилась на этот импровизированный коврик и начала молиться… Но едва она приступила к ритуалу, как в камеру влетела все та же тетка в форме, схватила Гулю за локоть, подняла ее с пола, содрала с головы простыню:
– Я тебе что сказала – веди себя смирно! А ты хулиганишь! А ну ложись давай! Или тебя наручниками приковать?
И тычками, почти пинками Гуля была уложена на койку.
Мне оставалось лишь наблюдать эту сцену в немом изумлении и лежать, не шелохнувшись… После такой встряски всякое желание говорить у Гули отпало, она молча уткнулась лицом в стену, повозилась немного и затихла.
А меня такое бдение со стороны охраны слегка успокоило, и я снова стала погружаться в собственные тревоги: «…Почему это со мной происходит? А завтрашний суд – что там будет?.. Хорошо, что мама не узнает об этом, ведь она в другом городе… И какой Арчи молодец, что принес продукты, не растерялся… Но что он сейчас чувствует? Ведь он совсем один – наедине с этим кошмаром! О-о-о…» При этой мысли ком подкатил к моему горлу, и я с трудом сдержалась, чтоб не разрыдаться… Но нет! Нет! Нельзя! Нельзя вообще об этом думать! Я стала медленно-медленно дышать, считая вдохи и выдохи. И как-то незаметно уснула…
Суд по мере пресечения
Я резко просыпаюсь от громкого звука включившегося радио. В голове вспыхивает: «Сегодня я буду дома!» Из динамика раздаются звуковые сигналы – и объявляют, что «…московское время шесть часов ноль-ноль минут». Корма распахивается, и охранник кричит: «Подъем!» Гуля резко садится на своей постели и сонно на него таращится…
Я чувствую себя донельзя разбитой. Все тело болит – и от двухдневного непрерывного напряжения, и от этого железного ложа. Делаю несколько упражнений на спину – становится полегче. Спала я не раздеваясь, и получается, что ношу эту одежду уже третьи сутки подряд. И хотя вся одежда серого цвета, и грязи на ней не видно, от нее здорово начинает попахивать… Как и от моего тела. А я такое ненавижу! Но что же делать? Я вижу, как Гуля раздевается до пояса у раковины – и начинает мыть плечи, локти, уши… Но я так не могу. Просто не могу раздеться здесь и мыться над этой раковиной! Лучше дотерплю до дома!
Примерно в семь часов приносят завтрак – рисовую кашу и чай. Сахарный песок на бумажке. Я сразу прошу кипяток, делаю себе кофе со сгущенкой. И хотя каша совсем несъедобна, пытаюсь поесть. За столом может разместиться только один человек, поэтому я ем, сидя на постели.
А после одиннадцати мне кричат: «Вебер, на выход, с вещами!» Эта кодовая тюремная фраза означает, что ты выходишь из данной камеры навсегда. Другой вопрос – на свободу или мыкаться дальше?.. Вещей у меня нет, только продукты. И я говорю Гуле, показывая на пакет с продуктами: «Вот, возьми это себе…» Я совершенно уверена, что мне этот пакет больше не понадобится…
Автозак подъезжает к Тверскому районному суду и застревает часа на полтора перед шлагбаумом. Потом подъезжает к самому зданию суда – малоэтажной старой постройке. Встает недалеко от входа. И мы… стоим тут еще часа два или три. Все это время конвоиры по очереди бегают в здание суда и обратно, выходят покурить, зависают в телефонах, жуют какую-то еду – в общем, всячески пытаются скоротать время. Потом я увидела, что «скоротать время» – это и есть основная работа конвоиров, и каждый справляется с ней в меру своей фантазии.
Начинает темнеть, когда поступает сигнал идти в здание. Девушка-конвоир пристегивает меня наручниками к своей руке – ведет, как водит мама за ручку годовалого ребенка. Второй конвоир шагает впереди нас, третий – сзади. Перед выходом все они облачились в бронежилеты, нацепили портупеи с огнестрельным оружием и дубинками. А мне проговорили предупреждение о «стрельбе при побеге». Потом я уже привыкла к этим мерам предосторожности при передвижении по «открытой земле» и вообще не обращала на это внимания. Еще одна из множества граней несвободы – не более того. Но та инициация произвела на меня крайне гнетущее впечатление.