Посадили на стул, который стоял посередине небольшой комнаты, очень скудно и совково обставленной. Напротив – письменный стол, на стенах – развешаны портреты каких-то прославленных сотрудников этих самых органов. «Внутренних органов»… Парни, которые меня привезли, и еще подошедшие молодые люди (вряд ли кто-то из них был старше сорока) окружили меня. И все – кто сидя, кто стоя, и даже нависая надо мной – стали слаженно и в унисон меня допрашивать.
Это были те, кого называют «оперативниками». Проникновенными голосами они говорили о том, что произошло страшное преступление – двойное убийство! Они описывали его кровавые подробности, они требовали, чтобы я подтвердила свое участие в этой бойне. О-о-о! Для меня все эти слова звучали как абсолютные нонсенс и нелепость, и я, разумеется, ничего не могла подтвердить. Ни слова! Да я даже и поверить не могла в их слова – ну никак!.. Потому что известие об убийстве моих друзей было для меня совершеннейшим шоком. Я не могла просто напросто «въехать» в эту информацию – не то что бы как-то это даже прокомментировать…
По фильмам я смутно помнила, что в данной ситуации я вроде бы имею право на звонок. Правда, смотрела я, в основном, американские детективы. «Звонок адвокату», «правило Миранды», «вам ясны ваши права?» – все эти фразы записались на подкорку… И я многократно прошу дать мне позвонить. А в ответ звучит «нет!» и «нет!»… И все эти голливудские картинки разбиваются вдребезги о нашу реальность…
Оперативники продолжают по очереди, хором, вразнобой кидать в меня фразы. Продолжают наседать и кружить вокруг меня. Кто-то подходит ближе, кто-то сходит с этой «карусели», потом снова на нее садится… И это кружение не прекращается до глубокого вечера. На просьбу выйти в туалет, попить воды или хотя бы взять салфетку из своей сумки я снова слышу «нет!» и «нет!»… И неумолкаемый ни на минуту словесный прессинг. А я зависла в ожидании, что все это вот-вот прекратится, что передо мной извинятся за «недоразумение», и я, наконец, пойду домой…
Они говорят много и говорят разное. С увещевательными интонациями. И мое сознание даже не фиксирует, что именно… Но одну фразу, глубоко меня пронзившую, помню отчетливо: «Сколько лет твоей маме?.. Скоро семьдесят? Что ж, увидишь ее лет через семь в лучшем случае, а может и вообще не увидишь!» О-о-о!..
Тверской СО
Из здания на Петровке оперативники выводят меня уже под ночь. И снова, зажав меж собой, придерживая за предплечья, пешком ведут через несколько улиц, куда-то ближе к Тверской. Потом я уже хорошо изучила этот Тверской СО – следственный отдел, находящийся где-то на задворках моей любимой улицы. Но тогда я была совсем дезориентирована. И на тот момент я, конечно же, не подозревала, что дальше меня будут водить по улицам моего города уже только в наручниках и только люди в форме… А пока со стороны мы выглядим как обычная дружеская компашка, куда-то очень спешащая…
Входим в неприметный подъезд бежевого сталинского особнячка, поднимаемся по крутым лестницам. На четвертом, верхнем этаже меня заводят в кабинет. К следователю. Таким образом одна структура, оперативная, передает меня «с рук на руки» другой структуре – следствию. Следователь – человек совсем другого типа. Тоже молодой парень, но сутулый и худой. Белобрысый, какого-то болезненного вида, с красноватым лицом. Нервный и суетливый. Хотя в неплохом костюме и с дорогими часами. Он представляется: «Ливанов Владимир Владимирович, следователь Тверского СО», с явным удовольствием произнося свои имя-отчество. И утыкается в бумаги, которыми завален его письменный стол. Да и вся эта крохотная комнатка выглядит крайне захламленной, загроможденной офисной техникой и разными предметами. Все поверхности: стол, тумбы, подоконник, даже стулья – утопают под бумагами и папками.
Я задаю вопрос: «Можно ли мне позвонить?» Ливанов отвечает, что нельзя. Тогда спрашиваю: «Можно ли мне сходить в туалет?» Он, пожевав губу, разрешает. Я прошу взять с собой свою сумку, которую Ливанову передали оперативники, и теперь она валяется среди бумаг. Он пожимает плечами, передает мне сумку, но велит вынуть телефон. Я заглядываю в сумку. Телефон – «самсунговский» смартфон – на месте, и я передаю его следователю. Мы выходим из кабинета. Идем в самый конец узкого коридора. Ливанов пристраивается с сигаретой у подоконника и кивает на дверь в туалет – мол, заходи! Я захожу, прикрываю за собой дверь. Он не протестует.
Наконец, впервые за весь день я одна! Оглядываюсь. Это достаточно большое помещение. Видимо, туалет для сотрудников следственного отдела. Высокий шкаф с бытовой химией, зеркало, блестящая раковина, жидкое мыло, бумажные полотенца… Я включаю воду и лихорадочно роюсь в сумке. И – ура! Есть! В одном из многочисленных карманов сумки нахожу свой второй телефон. В целости и сохранности! Эта крошечная кнопочная Nokia была куплена мною в первую очередь из-за невероятного цвета. Я просто не могла устоять перед таким насыщенным ядреным оттенком фуксии! И второй аргумент для покупки – «про запас, на тот случай, если смартфон разрядится». Но я так толком и не пользовалась этой запасной трубкой. Разве что как вторым будильником. И теперь даже не знала, есть ли на этом телефоне еще деньги, можно ли по нему звонить.