И дальше я уже всегда с искренней радостью соглашалась рисовать для всех, кто меня об этом просил. Я всегда говорила: «Да!», потому что рисование стало жизненно необходимым для меня самой…
И вот я протянула Фаине ее портрет: «Ну как, нормально?» Сейчас уже не помню, насколько хорошо в том состоянии «с корабля на бал» я могла ее изобразить, но она осталась вроде бы довольной. По крайней мере, она, вся такая насупленная, вдруг заулыбалась и сказала: «Вот, Тамарочка, завтра передашь Тамику!» Тамара положила портрет в файлик между документами, и больше этот рисунок я не видела…
Тем временем мне захотелось в туалет. Мне показали, где он находится. Объяснили, что перед тем, как зайти за туалетную шторку, нужно включить воду в раковине. Для создания «звукового фона». А потом нужно обязательно помыть руки и выключить воду. Тамара вручила мне небольшой рулон серой туалетной бумаги: «Вот, это хозовская бумага, бери себе…» Я поблагодарила и зашла за шторку. Целлофан был светло-голубого цвета, плотным, непрозрачным. И я оказалась хоть в условном, но уединении! Глубоко вдохнула и выдохнула… Главное сейчас – не расплакаться…
Туалет был сконструирован очень странно: обычный фаянсовый унитаз почему-то замуровали в цемент, и все это покрыли бурым кафелем. Получилась широкая цементно-кафельная скамья. Я никак не могла сообразить, как этим пользоваться. На это нужно сесть? Но это же невозможно – будет очень и очень холодно! Можно мгновенно отморозить все свои нежные органы! Но тогда как? А вот как-то… Как-то пришлось приспособиться… Выбор был небольшой: или ты садишься на это ледяное седалище как на обычный стульчак, или нависаешь над этим. Вставать ногами было строго настрого запрещено. Надо сказать, эти невероятные сизошные туалетные конструкции стали настоящим кошмаром не только для меня, но и для многих других женщин, избалованных современной сантехникой. Что выливалось в дикие споры и скандалы по поводу того, нужно ли садиться на все это, или можно вставать ногами…
Почему я затрагиваю этот достаточно интимный момент так подробно? Возможно, потому, что с того момента, как тебя при личном досмотре раздевают догола и заставляют «присесть», и все твои сокровенности выставляются напоказ – вся интимность из твоей парадигмы улетучивается полностью. И ты в реальности, где нет места приватности, стеснительности.
А в этой камере – мало того, что под потолком были установлены две видеокамеры слежения – в стену напротив унитаза был вмонтирован глазок для охранников! Это помимо обычного глазка на входной двери! То есть от наружного наблюдения здесь вообще нигде нельзя было укрыться! И это нужно было принять как данность, как часть этого мира, часть этих правил и просто не обращать на это внимание…
Спустя какое-то время дверь в камеру открылась, и Вася затащил раскладушку. Металлическую, с деревянными перемычками, как у пляжных шезлонгов. Несколько деревяшек почти отвалилось и болталось на честном слове. Фаина достала откуда-то кусок веревки, прикрутила деревяшки на место, так что на раскладушке вполне можно было спать. Я улыбнулась Фаине с благодарностью.
Но возник вопрос – куда же эту раскладушку можно поставить? Места же совсем не было! Единственный подходящий по площади свободный кусок пола остался у входа, у самой двери. Один конец раскладушки упирался в дверь, а другой – в железные нары, где на нижнем ярусе спала Тамара, а наверху – тихая спокойная женщина по имени Света Ясенева. Лечь на раскладушку можно было только головой к двери. Так как над остальной частью сего ложа объемными снопами нависали куртки, пуховики и прочие вещи, висящие на настенных крючках. А вся обувь при этом оказывалась под раскладушкой.
Я застелила постель, и почти сразу же погас верхний свет. Включился яркий ночник над дверью. 22:00 – отбой…
Мои новые соседки стали переодеваться в пижамы, футболки и другую одежду для сна, по очереди чистили зубы и умывались. Мне переодеваться было не во что, и я решила спать в свитере и леггинсах. Снять с себя эти вещи я не решилась – все еще мерзла.
Я почистила зубы, легла на раскладушку, укрылась одеялом. Закрыла глаза. А в камере продолжалось движение. Женщины сновали от раковины и туалета – к своим спальным местам и обратно, время от времени натыкаясь на мою раскладушку. Топот ног раздавался прямо у моей головы, деревянные половицы нещадно скрипели… Через дверь я слышала, как лязгают замки от камер в коридоре, как звенят ключи, как пищат рации дежуров. Эта какофония не давала ни малейшего шанса заснуть. Но я так устала, и мне так хотелось хоть ненадолго уйти из этой жуткой реальности – хотя бы в сон… Я лежала с закрытыми глазами и представляла, что я – вдруг внезапно, по волшебству – исчезаю из этой камеры. Просто испаряюсь! И раскладушка остается пустой… Эта детская фантазия подействовала на меня как лучшее успокоительное, как снотворное. И я вдруг заснула… И потом, каждый раз, ложась спать и закрывая глаза, я стала рисовать себе одну и ту же картинку: как я бесследно исчезаю из этого места. Это стало моей бессловесной мантрой, мгновенно меня усыпляющей. И я делала так на протяжении всего времени, пока находилась в этой 120-й камере, около семи с половиной месяцев…