Друзий, явно раздосадованный, еще пытался тянуть его за заднюю лапу, бряцая своими шутовскими доспехами, но достиг лишь того, что лев вальяжно развалился на спине, предоставляя партнеру по сцене выкручиваться самостоятельно.
Публика захохотала: ей понравилось поведение льва.
– Друзий! – донеслось из рядов. – Ложись рядом и вздремни: ты явно вчера выпил лишнего!
– Оставь льва в покое, бездельник! Ты, верно, пашешь на нем на своем единственном югере земли?
– Откуда у этого паршивца хоть югер земли? Он давно все пропил!
– Друзий, проваливай, лев нам больше по вкусу!
Актер еще пытался волочить льва, но тот и не думал двигаться – зрители заходились от смеха. Тогда шут, вдруг сообразив, как повернуть всю эту нелепую ситуацию к своей выгоде, сбросил доспехи и завопил, обращаясь ко льву:
– Живо вставай и приготовь мне ужин, старушка Пакувия! Твой супруг вернулся с охоты!
Передние ряды, до которых быстрее дошел смысл происходящего, повалились от хохота: все знали, что Пакувией зовут жену Друзия, ленивицу похлеще супруга, о чем ходили настоящие легенды и анекдоты.
Пока актер на все лады бранил и пихал в бока льва, по его ловкому замыслу «изображавшего» ленивую жену, Марк со смехом поглядывал на приятеля: Валерий так старательно таращился на арену и так преувеличенно заинтересованно рассматривал шутовскую парочку, что никак нельзя было упустить случай поддеть его!
– Вот, Валерий, – наставительно изрек Марк, – смотри и запоминай: эта сцена непременно должна запечатлеться в твоей душе!
Ничего не подозревающий Валерий с удивлением обернулся:
– Это еще почему?
– Да как же! – воскликнул Марк и для пущей убедительности всплеснул руками. – Этот бесподобный лев и его одаренный хозяин представили нам сейчас назидательную для юношества картину семейной жизни!
– Так-так, – буркнул Валерий, – ну, а я-то тут причем?
Марк вздохнул и оглянулся назад, потом еще раз вздохнул и укоризненно покачал головой. Валерий снизил голос до отчаянного шепота:
– Ладно! Я действительно влюблен в нее. По уши! А ее, похоже, прочат за какого-то важного господина, годного ей если не прямо в деды, то уж в отцы точно! Что мне делать?!
– Прости, я не знал, что все так грустно, – посерьезнел Марк. – А сама Терция знает о твоих чувствах?
– Нет! Давай не будем об этом. Что сделаешь? Ничего не изменить!
Марк посмотрел на него исподлобья:
– И это называется римлянин? Ах, «ничего не изменить»! Ах, «что сделаешь»! А пробовал?!
– Я не стану нарушать воли отцов! Это все равно что бунтовать против богов!
– Хочешь, я за тебя нарушу? Приведу Терцию, заплачу жрецу Юпитера, он живо проведет все обряды, и – дело сделано! Твой отец любит тебя и непременно заступится, если дело дойдет до суда. А я буду свидетелем, что Терцию никто не принуждал, да и она сама, похоже, не станет…
– Марк! Я не могу так! Да и не получится.
– Хоть попробуй поговорить с девушкой! Я же давно вижу, что ты маешься.
– Не знаю…
Марк в досаде махнул рукой и отвернулся: он настолько не понимал Валерия, что разговор мог закончиться к общему неудовольствию. Марку было до боли жаль друга, и он от души желал как-то ему помочь, но сам Валерий, похоже, давно смирился с участью несчастного влюбленного и не собирался ничего предпринимать.
Игры гладиаторов прошли, по общему мнению, неплохо. Очень даже неплохо. Но Марк почти ничего не видел. Воины в доспехах и без доспехов сходились рядами и один на один, звенели мечи, со свистом пролетали копья, падали раненые. Толпа неистовствовала, подзадоривая бойцов: подбадривала любимцев и насмехалась над неудачниками.
В перерывах танцевали девушки в венках и полупрозрачных одеждах, а под конец награждали победителей. Марк все сидел задумавшись, хотя даже Валерий уже отвлекся, оживился, вовсю размахивал руками и по временам схватывал Марка за локоть.
– Знаешь, я, пожалуй, пойду, – сообщил Марк Валерию.
– Как, уже уходишь?
– Самое интересное я увидел, – улыбнулся Марк, чтобы не огорчать друга, а про себя договорил: «И услышал».
Что, собственно, его так расстроило? Ну не хочет приятель бороться за свою любовь – его дело! Отстань и не трави ему душу. Так нет же! Марк вдруг так разозлился, будто Терция была его собственной сестрой, так же мечтавшей о Валерии, как тот о ней. Это ведь, кстати, еще надо выяснить: быть может, Терции до Валерия нет никакого дела – тогда прав Валерий, не желающий проявлять инициативы. Но – о боги! – будь Валерий упорнее, он женился бы на Терции, ее саму и спрашивать бы никто не стал: в большинстве семей это было не принято!
Так в чем причина досады Марка? В нерешительности друга, в его покорности отцовским законам или еще в чем-нибудь? Например, в том, как к браку относился сам Марк, а именно: жениться только тогда, когда полюбит, и только на той женщине, которая тоже будет любить его, любить по-настоящему! И замуж за него пойдет потому, что жизни без него не представляет, а не из покорности отцовской воле. Если на то пошло – то и вопреки отцовской воле! Но Валерий, как видно, это мнение не разделял.
– Супругу берут не для любви, – пожимал он плечами, – такова традиция. Великому Риму нужны не мои чувства, а здоровые, крепкие и образованные сыновья и дочери. Для достойного продолжения рода и заключается брачный союз. Кстати, Гай ведь не собирается жениться на своей вольноотпущеннице. Да что там Гай – вот Публий Сципион женат на женщине, к которой не питает никаких нежных чувств, да и она его не любит, это всем известно! Это называется гражданский долг. Вот и все.
Тогда Марку стало просто грустно. Теперь он видел, что Валерий попал в ловушку собственных убеждений: его терзали чувства, но нарушить свои же внутренние установки он был не в силах.
Зато с удовольствием поддевал Марка, как-то проболтавшегося (после пары-тройки чаш фалернского) о своих бунтарских матримониальных планах.
– И что же это будет за девушка, Марк? Верно, идеал из идеалов?
– Вовсе не обязательно. А впрочем… Да будет так, как ты говоришь! Пусть это будет… м-м… карфагенская царица Дидона, что полюбила некогда нашего предка – великого Энея!
– Напомню, что Карфаген несколько лет назад покорен и разрушен до основания Публием Сципионом…
– …удостоенным за это триумфа и имени – Африканский! Еще бы я не помнил! Карфаген сровняли с землей, но тем хуже для Карфагена! А впрочем, пусть Дидона родится вновь! Или пусть это будет хоть сама богиня Венера! Только непременно с голубыми или серыми глазами.
– А это еще почему? – опешил Валерий.
– Не знаю, – признался Марк, – только кареглазых женщин не выношу!
Он никому не рассказывал, как однажды в тесноте римских улиц был прижат к стене роскошными носилками какой-то незнакомой патрицианки. Лишь на мгновение отодвинулась занавеска – легкая изящная кисть, звеня тонкими браслетами, придержала дорогую кисейную ткань. Заинтригованный Марк не преминул, пользуясь случаем, нахально скользнуть взглядом вглубь носилок – хороша ли хозяйка? – и отпрянул: из ажурной тени на него смотрела, не отрываясь, пара быстрых карих глаз! Смотрела пристально и вызывающе!
Она была хороша, эта женщина! Дивно хороша! Ее карих глаз он не забудет никогда. Но не забудет и своего мгновенного и острого, как касание кинжала, испуга. Чего он, дурак, испугался? Та мимолетная встреча канула в прошлое, а взгляд карих глаз все бередил душу чувством неясной тревоги…
– Итак – богиня, не меньше? – уточнял Валерий.
– Никак не меньше! – легко подтверждал хмельной Марк. – «Меньше» – на каждом шагу, прохода нет. Устанешь выбирать!
И оба хохотали…
Но Марк помнил и еще один разговор. С приемным отцом. На ту же тему.
Началось с того, что Луций заприметил, как однажды Марк вернулся домой под утро, и, сделав свои выводы, спросил по обыкновению прямо:
– У тебя завелась подружка?
Марк смешался, застигнутый врасплох, а Луций безжалостно продолжил: