Внезапно мои размышления прервала распахнувшаяся дверь. От испуга я попытался было укрыться за подушкой дивана, но голос впереди вмиг меня успокоил:
- Эй, у тебя же есть своя комната! Какого девола ты кладёшь голых мужиков на общий диван?!
- Тут более хорошее освещение - вот и всё, - без капли раскаяния ответила Она.
Вернулись две Её соседки - тоже дворянки из Летани, правда из родов поскуднее. Шумные и черноглазые, может, дальние родственницы, жили здесь, словно муж с женой. Уж они-то точно не наябедничают про наши запретные художества.
- Ты лежи, лежи, не дёргайся зря, - обратился ко мне второй голос, заметив мою неловкость. - Могла бы и предупредить, что сегодня начнёшь...
- Ваши уроки должны были длиться весь день, - пожала плечами Она, не убирая взора от холста. - Так что хватит нам мешать, хорошо?
- Эх, дерзкая ты всё-таки стала, а ещё нас россанками кличешь, - ответил Ей первый голос. - Ладно, не будем мешать - иди к своей мечте.
После этого нас оставили в покое, пусть я бы предпочёл даже самую бессмысленную болтовню столь неловкой тишине. Я пытался заговорить со своей подругой, привлечь Её внимание (хоть и понимал, насколько это отвлекает), однако Она отвечала лишь задумчивыми кивками и куцыми фразами. Каждые полчаса мы делали перерывы, чтобы моё тело отдохнуло, но даже тогда Она оставалась безмолвной и не подпускала меня к мольберту.
- Нет, всё это не то... - в какой-то момент прошептала Она, глядя на холст. - Нужно что-то большее... Что-то поистине великое...
- О чём ты? Мы уже столько здесь сидим.
- Правда? - моя подруга потерянно оглянулась. Она точно бы и не заметила, что день за окном уже сменился на вечер и что платье давно обнажило Её плечо. - Посиди ещё чуть-чуть, прошу: я скоро закончу, я знаю...
Её голос я бы назвал лихорадочным, почти безумным. Желая помочь, я продолжил задавать вопросы:
- А зачем ты так торопишься? Хочешь, я приду завтра: как же хорошую картину за день-то можно сделать.
- Нет, нет, завтра всё будет не так, - Она с тревогой облизала губы. - Я должна закончить сегодня и поскорее показать картину Ему...
Меня напугала та причудливая почтительность, которая прозвучала в последнем слове. Словно никто другой Её в жизни не интересовал, словно страх и влечение смешались воедино, заставив позабыть обо всём мире.
- О ком ты говоришь? - спросил я, уже боясь ответа. - Как его зовут?
- Какая разница! Кому нужно имя, когда смотришь на нечто за пределами познания, - с гневом огрызнулась Она. - А говорю я о художнике, что пишет картины для третьего этажа... Я хочу стать Его ученицей.
- Но он же никогда не брал учеников... и вас наверняка к нему и не подпустили. Ты даже не знаешь, мужчина это или женщина!
- Да какое мне, к деволам, дело! Его картины сказали куда больше, чем в силах люди! - с уверенностью безумца ответила Она. Спокойствие постепенно вернулось. - Я просто хочу узнать больше, понять больше, стать столь же искусной... Разве это такое мерзкое желание?
- Нет, наверное, но...
- Не волнуйся за меня. Мои глаза широко открыты.
Я нехотя замолчал и позволил мастеру творить. Тишина куда более радовала мою подругу, отчего улыбка вновь вернулась на Её лицо, а кисть стала всё чаще касаться холста. Конечно, Она меня чуть обманула и закончила лишь поздней ночью, когда моё тело уже невообразимо ломило, а из другой комнаты стали доноситься требующие моего ухода крики.
- Ну вот, всё и готово, - шепнул дрожащий от усталости голос. - Краски высохнут завтра, а пока любуйся.
Я поднялся с дивана, ринулся к Ней, мечтая лишь увидеть плод наших трудов. Она не обратила никакого внимания на мою наготу, несмотря на близость, а только повернула мольберт. Мой взор сразу потерялся в этом глубоко неправильном и кошмарном полотне. Я - был там, да, был и треклятый диван, но вокруг нас царило истинное безумие.
Безобразные существа, без внятной формы и с уродливыми наростами по телу, летали повсюду, мерцая несуществующими цветами. Как наши краски сумели передать их, я не мог представить; не мог понять, как такой кошмар способен прийти кому-то в голову. А одно из этих чудовищ сидело прямо на моей голове, вонзив свои засохшие ответвления в мой череп и скрыв собой моё лицо. Поразительная точность картины, присутствие даже самых крохотных деталей фона вселили в меня жестокую дрожь и вмиг захватили мои мысли...
Однако художница, которая породила этот бред в своём разуме, смотрела на меня с лёгким непониманием, явно ожидая ответ. Она была великолепна, а в Её очаровательных глазах я видел не безумный блеск, а искреннее желание услышать похвалу. Однако даже Её красота не могла успокоить моё встревоженное сердце.