У Родиона екнуло сердце.
— Вам очень идет! — сказал он женщине.
— Спасибо! — рассеянно ответила она, занятая собственным отражением.
— Да, в самом деле, необыкновенно идет, — подтвердил Олег.
— О, мы, кажется, в одном отеле живем… — улыбнулась женщина. — А ваша жена тоже здесь?
— Нет, моей жене мы уже купили здесь шубу. Вот друг прилетел, мы тут оставили чемодан… Кстати, позвольте представиться, Олег… Родион, иди сюда…
Родион, уже с чемоданом, подошел.
— А это мой друг Родион.
Она посмотрела на него, потом слегка нахмурилась, словно что-то припоминая…
— А мы не встречались раньше? Хотя нет… я, видимо, ошиблась…
— Вы безусловно ошиблись, я бы никогда не мог забыть столь потрясающе красивую женщину.
— Лали! — она протянула руку.
Он поцеловал ее.
— Лали, можно тебя на минутку! — подошел молодой человек.
— Да, милый…
Он что-то зашептал ей на ухо. Она рассмеялась, но кивнула.
— Так вы считаете, мне эта штука идет? — кокетливо спросила она.
— О да! — хором воскликнули друзья. Впрочем, абсолютно искренне.
— Спасибо, пожалуй, я ее куплю, очень уж недорого. — И она обратилась к хозяину на прекрасном немецком языке. Оба говорили быстро. Олег совсем не знал немецкого, а Родион знал, но плохо.
— Господа, вы на чем собираетесь ехать в отель? — вдруг спросила Лали.
— На такси.
— А у нас тут машина, можем подвезти вас или хотя бы ваш чемодан, если вы хотите еще погулять.
— Спасибо вам огромное, мы уже вполне нагулялись.
— А вы не купили жакетку? — спросил вдруг Олег.
— Пока нет, у меня с собой нет наличных, а хозяин просил большую часть заплатить наличными.
— От налогов скрывается, понятно, — засмеялся Олег.
— Я еще просила перешить пуговицы, они чересчур блестят, а я этого не люблю.
Олег краем глаза смотрел на молодого человека. Тот только посмеивался. Кажется, его позиции очень крепки, он уверен в себе. А зря… Если Родька чего-то по-настоящему хочет, он всегда добивается своего. Потому-то я и не стал с ним держать пари.
Мороз стоял лютый, а в доме у бабушки было тепло, пахло чем-то вкусным, родным.
— Ох, Евушка, как исхудала-то вся, прозрачная совсем. Ничего, я за каникулы-то тебя откормлю. Что ты там в Москве-то кушаешь?
— Да что придется, бабуль… Ох, как вкусно!
— Ешь, ешь, девонька.
Когда внучка наконец наелась, старуха спросила:
— Ну, а что мать-то твоя непутевая?
— Бабусь, она замуж вышла…
— Давно это?
— Да уж год…
— А что за мужик-то?
— Да он ничего, хороший…
— Не пьяница?
— Нет, он совсем не пьет.
— Как это? — удивилась бабушка.
— Не знаю, — засмеялась Ева, — не пьет и все.
Ева хотела сказать бабушке, что мать с новым мужем три месяца назад уехала в Израиль, но, собственно, в Израиль они не собирались. Прямо из Вены поехали в Италию, где до сих пор дожидаются разрешения на въезд в Америку. Но ей не хотелось, чтобы бабка знала, что Ева осталась в Москве совсем одна.
— А что ж, она мне-то не написала?
— Не знаю, бабусь…
— А он чем деньги-то зарабатывает?
— Журналист он. В газете работает…
— Ишь ты, путевый значит?
— Путевый, путевый…
— И с вами живет?
— С нами, с нами…
Ева ненавидела вранье, хотя в данном случае это была ложь во спасение.
— Ну, а у тебя никто еще не завелся? Ты вон красивая девка…
— Нет, бабусь…
— Ой, врешь, девка, по глазам вижу, врешь! Говори, что за парень…
— Да, бабусь, пока еще говорить не о чем… Только недавно познакомились…
— Сколько годков-то ему?
— Двадцать три.
— А звать как?
— Платоном.
— Платоном? Надо ж, редкое по нашим-то временам имя. И что у вас?
— Ничего, бабусь… Один раз в театр сходили… Один раз в гостях были. На дне рождения его друга.
— А что за семья-то?
— Бабусь… ну хватит, говорю ж, пока ничего у нас нет… просто нравлюсь я ему.
— Смотри, девка, там в Москве-то у вас с этим делом легко, переспали и разбежались, не годится так.
— Бабусь, никто еще ни с кем не переспал.
— Смотри у меня, узнаю, пришибу. Хватит с меня одной шалавы… А чего мать тебя не кормит, что ли?
— Почему, кормит. Просто я занимаюсь много, знаешь как в медицинском трудно учиться.
— Ничего, зато доктором будешь. Дело хорошее… Уважаемое…
— Ох, бабусь, я так наелась, в сон клонит.
— Ну иди, ложись…
— Да нет, я сперва со стола приберу…
— А прибери, и правда, ты молодая, а я что-то умаялась. Вот выучишься на доктора, станешь бабку лечить…
Утром Ева проснулась, на дворе было совсем еще темно, но кто-то уже тюкал топором — дрова колол. Неужто бабушка с утра пораньше?
Ева вскочила. Нет, бабушка возится у печки. Ева глянула в окно. В утренних сумерках она увидала какого-то мужика, который действительно колол дрова.
— Доброе утро, девка. Заспалась!
— Доброе утро, бабусь. Кто это там дрова колет?
— Да сосед новый. Из ссыльных. Но золотой мужик. Помогает мне. Ты, кстати, оденься, не ходи так, он к нам завтракать придет. Очень он мои оладушки уважает.
— Бабусь, ты сказала, из ссыльных?
— Ага. Он в лагере сидел, потом ему лагерь на ссылку сменили…
— Политический?
— Да. Хороший мужик, только озлобленный очень.
Стук топора смолк, а вскоре в сенях раздался топот. Потом в дверь постучали.
— Варвара Семеновна, можно?
— Заходи, заходи, Георгий Иванович. Вот, познакомься, внучка моя из Москвы пожаловала. На доктора там учится.
— Здравствуйте, — проговорила Ева, с любопытством глядя на незнакомца. — Меня зовут Ева.
— Ева? А и впрямь — Ева! — он смерил ее каким-то странным недобрым взглядом. Но ее почему-то бросило в жар. Он был крупный, немного мешковатый, небритый…
— Евушка, подай Георгию Иванычу полотенчико.
Ева с горящими непонятно отчего щеками кинулась к бабкиному комоду.
Георгий Иванович ел красиво, как-то не по-деревенски. Хотя руки у него были грубые, запущенные, огромные, на безымянном пальце левой не хватало одной фаланги. Но Ева не могла отвести от них глаз, они словно заворожили ее. А бабка решила, что внучка просто от смущения не может глаз поднять на чужого мужчину. Это бабке понравилось.
— Ох, и вкусно же у вас, Варвара Семеновна. Я уж сам пробовал делать оладушки по вашему рецепту, ничего не выходит. Небось секрет у вас какой-то есть.
— Есть, а как же, — задорно рассмеялась бабушка. — Руки женские должны это делать. Негоже мужику оладушки жарить.
— Ну почему, говорят, самые лучшие повара мужчины, — подала голос Ева.
— Я про то не знаю. Может, для больших начальников мужики стряпают, а для нас, простых людей, лучше бабьих рук в этом деле нету. Права я, а, Георгий Иванович?
— Правы, правы, Варвара Семеновна. А что, Ева, как там сейчас в Москве? Что слышно с этой перестройкой и гласностью? Не заглохли еще?
— Нет! Вон в декабре академика Сахарова из ссылки вернули…
— Слыхал, слыхал…
— А еще за границу потихонечку пускать начали.
— Серьезно? — вдруг напрягся гость.
— Да! Маму одного нашего студента вдруг в Германию пустили, по приглашению. Она и не надеялась… Причем не к родным, а к подруге! И в Израиль тоже… Один знакомый журналист пять лет был в отказе, и вот недавно выпустили…
— Какой-такой журналист? — вдруг вмешалась бабка.
— Друг маминого мужа, — скороговоркой ответила Ева.
— Ну-ну, поживем — увидим… — пробормотал гость.
— А вы не верите в перестройку, да?
Он вдруг улыбнулся, и Ева увидела, что глаза у него синие и молодые.
— Нет, Ева, хотелось бы верить, да пока рано. Все еще сто раз захлебнуться может.
— Да, у нас тоже так говорят, а я вот верю!