— Я камеристка ее светлости, — сказала девушка. — Ее светлость уже проснулась, и я рассказала ей о вашем приезде. Она хочет вас видеть.
В отрывистых словах камеристки было что-то такое, что заставило Гардению заволноваться. Может быть, она слишком чувствительна, но у нее сложилось впечатление, что тетушка не очень обрадовалась этому сообщению. Как бы то ни было, времени на раздумья не оставалось.
— Я горю желанием встретиться с тетушкой, — проговорила Гардения.
Выражение крайней надменности не исчезло с лица камеристки.
— Соблаговолите следовать за мной, мадемуазель, — бросила она и направилась через холл к лестнице.
С замирающим сердцем Гардения последовала за ней. Возможно, не будет никакой радостной встречи родственниц, как она ожидала. В глубине души она не могла не согласиться с лордом Харткортом: было бы гораздо хуже, если бы она отправилась в путешествие по этим лестницам вчера вечером и бросилась бы обнимать тетушку среди всего этого сумбура за зелеными карточными столами в богато украшенной гостиной.
Камеристка поднялась на третий этаж, небрежно постучала, открыла дверь красного дерева и пропустила Гардению. Какое-то время ей понадобилось, чтобы привыкнуть к полумраку, который создавали гардины на окнах, и хотя они были приподняты, солнечный свет едва освещал комнату и стоявшую в алькове большую кровать, украшенную огромной раковиной, вырезанной из перламутра.
Тут из кровати раздался голос, хриплый и слабый:
— Кто это? Неужели это ты, Гардения?
При звуке этого голоса замешательство и волнение Гардении улетучились.
— О тетя Лили, дорогая тетя Лили! Это я, Гардения. Я приехала вчера вечером. Я надеюсь, что вы не сердитесь. Мне больше ничего не оставалось, абсолютно ничего, только приехать к вам.
Среди подушек произошло движение, и к Гардении протянулась рука, к которой она с благодарностью припала.
— Гардения, деточка моя. Я никогда в жизни так не удивлялась. Я думала, что Ивонна, должно быть, что-то напутала, когда сообщила, что здесь моя племянница. Я старалась вычислить, кто это еще кроме тебя может быть, но ведь ты моя единственная племянница. Почему же ты не написала?
— Я не могла, тетя Лили. Мне нужно было уезжать немедленно. Понимаете, мама умерла.
— Умерла? — герцогиня села, и даже в призрачном полумраке комнаты Гардения видела выражение ее лица. — Не может быть! Твоя мама умерла? Бедная дорогая Эмили. В последний раз, когда она писала мне — это было после несчастья с твоим отцом, — она была такой бодрой, полна энергии, решимости воспитывать тебя и поддерживать дом.
— Она очень старалась так и делать, — сказала Гардения. — Но это было выше ее сил!
— Подожди минутку, детка! — воскликнула герцогиня. — Ты должна немедленно рассказать мне все с самого начала. О, моя бедная голова! Она сейчас расколется. Ивонна, принеси мои порошки и немного подтяни гардины, мне хочется посмотреть, что собой представляет моя племянница. Прошло много лет, да, много лет, с тех пор, как я ее видела в последний раз.
— Как минимум семь лет, тетя Лили, — сказала Гардения. — Но я никогда не забуду, как красивы вы были, когда приехали к нам и привезли огромный пакет гостинцев: и коробочки с крохотными черносливами, и печеночный паштет для папы, и изумительный кружевной пеньюар для мамы. Вы мне казались феей из сказки!
— Дорогая девочка! Так приятно, что ты все помнишь, — проговорила герцогиня. Она хотела было погладить Гардению по плечу, но застонала. — Моя голова, я не могу шевельнуться! Побыстрее, Ивонна!
Со своей камеристкой она говорила по-французски, а с Гарденией — по-английски, и девушку приводила в крайнее изумление та легкость, с которой тетушка перескакивала с одного языка на другой. Когда же Ивонна приоткрыла окна и свет ворвался в комнату, Гардения с трудом сдержала возглас удивления, увидев лицо тетушки!
Она помнила ее отливающей золотом блондинкой, от красоты которой захватывало дух, с фигурой как у Юноны, с нежной кожей и голубыми глазами, что заставляло всех называть ее английской розой.
— Тебя неправильно окрестили, — вспомнила Гардения, как папа галантно говорил тетушке. — Лилия — это бледный, суровый, довольно холодный цветок. А ты теплая и пылкая и красивая, как моя «Слава Дижона», что растет у крыльца.
— Генри, ты поэт, — отвечала тетушка, стрельнув в его сторону глазами и мило надув губки, что, несмотря на то, что Гардения была еще очень мала, показалось ей очень привлекательным. Теперь же на подушках перед ней лежала бледная тень английской розы, однажды как бы по мановению волшебной палочки появившейся в их маленькой деревушке, произведя сенсацию среди жителей, которые никогда не видели «безлошадных экипажей», как тогда называли столь широко обсуждаемый и внушавший страх автомобиль.