Грета ждала, когда Ханс просигналит ей с улицы. Снаружи все шпили, остроконечные фронтоны зданий и шиферные крыши почернели от непогоды, купол Королевского театра стал тусклым, как старая оловянная кружка. Наконец раздался гудок автомобильного клаксона. Грета подхватила на руки Эдварда IV и потушила свет. Ключ медленно повернулся в замке.
Гроза не утихала, дорога, по которой они ехали из города, была скользкой. Стены многоквартирных домов намокли, тротуары утонули в лужах. На глазах Греты и Ханса толстуха на велосипеде, одетая в клеенчатый плащ, врезалась в задний бампер грузовика. Грета прижала ладони ко рту, глядя как женщина зажмурилась от страха.
Выехав за пределы города, кабриолет Ханса, золотистый «Хорьх» с поднятым верхом, помчался мимо полей. На лугах, заросших итальянским райграсом, тимофеевкой, овсяницей и ежой, травы отяжелели и примялись. Красный и белый клевер, люцерна и трифоль, поникнув, лежали вдоль обочин. За полями темнели глубокие, покрытые рябью котловинные озера.
Во время переправы на Орхус море было неспокойным, Ханс с Гретой сидели на передних сиденьях «Хорьха». В машине воняло псиной – мокрая шерсть Эдварда IV завилась колечками. И Ханс, и Грета молчали. Она приложила руку к приборной панели и ощутила вибрацию паромных двигателей. Ханс предложил Грете кофе, она не возражала. Он вышел, забрав с собой собаку. Оставшись в одиночестве, Грета вспомнила о Лили и Карлайле: через пару часов они войдут в больничную палату с видом на ивы, что растут позади клиники, в парке, спускающемся к Эльбе. Потом она подумала о профессоре Больке и его портрете, который удачно передавал внешнее сходство, но так и не был выставлен на продажу; свернутый в рулон, портрет лежал за шкафом. Грета говорила себе, что на днях, по возвращении в Копенгаген, она отошлет портрет профессору – сразу после того как разберется с мебелью, одеждой и другими своими картинами. Его можно поместить в серую деревянную раму и повесить на стену за стойкой фрау Кребс или в кабинете Болька, над диваном, куда всего через несколько лет будут являться другие паломницы – такие же отчаявшиеся женщины, как Лили.
В Синий Зуб они приехали поздним вечером. Кирпичный особняк был погружен во тьму – баронесса удалилась в свои покои на третьем этаже. Слуга, мужчина с редкими клочками седых волос и носом-картошкой, проводил Грету в спальню, где стояла кровать, накрытая кружевной тканью. Опустив курносое лицо, он зажег лампы и открыл подъемные окна.
– Лягушек не боитесь? – спросил он.
И действительно, с болота доносилось лягушачье кваканье. Когда слуга ушел, Грета подняла рамы повыше. Ночь была безоблачная, низко в небе висел серп луны, в прогалине между вязами и ясенями виднелось болото, похожее на мокрое поле или широкую лужайку в Пасадене, напитавшуюся влагой январского дождя. Грета подумала о земляных червях, которым приходилось выползать на поверхность после зимних ливней, вспомнила, как они извивались на каменных дорожках, спасаясь от утопления. Неужели когда-то она относилась к тому типу детей, что разрезают червяков пополам столовым ножом, сворованным из буфетной, а потом подают брату на блюде под серебряной крышкой?
Длинные занавески из подсиненного шитья стелились по полу, точно шлейф свадебного платья. Ханс постучал и крикнул из коридора:
– Грета, я тут. Тебе что-нибудь нужно?
Она что-то почувствовала в его голосе. Почти физически ощутила присутствие: костяшки пальцев прижаты к филенчатой двери, ладонь другой руки несильно стискивает круглую дверную ручку. Грета представила Ханса посреди коридора, освещенного единственным бра в конце лестницы. Представила точку, в которой его лоб соприкасается с дверью.
– Нет-нет, сейчас ничего, – отозвалась она.
Повисла тишина, которую нарушали только лягушачий хор на торфяном болоте да уханье сов в кронах вязов.
– Ну ладно, – произнес Ханс, однако Грета не услышала шагов его обтянутых носками ног по ковровой дорожке.
Ушел он к себе или нет? Не теперь, сказала себе Грета. Все в свое время.
На следующий день она встретилась с баронессой Аксгил в утренней столовой. Окна комнаты выходили на болото, которое поблескивало за деревьями. По периметру столовой были расставлены папоротники в горшках на железных подставках, на стене развешена коллекция бело-голубых фарфоровых тарелок. Баронесса оказалась сухопарой женщиной с длинными руками и ногами, на тыльной стороне ее кистей сквозь кожу проступали бугорчатые вены. Голова – как и у сына, «борребю» по размеру и форме, – торчала на жилистой шее, седые волосы были стянуты в аккуратный пучок, делавший глаза у́же. Баронесса занимала место во главе стола, Ханс – напротив матери, Грета сидела между ними. Слуга подал копченый лосось, яйца вкрутую и треугольники хлеба с маслом.