– Он был рад знакомству с Лили. И очень тепло говорил об Эйнаре. Ему не терпится увидеть тебя снова. Это хоть помнишь? – спросила Грета. Этой ночью она плохо спала, и теперь под ее ввалившимися глазами темнели круги. – Ты пообещал ему, что сегодня он опять встретится с Лили.
– Это не я обещал, – возразил Эйнар, – а Лили.
– Верно, – кивнула Грета. – Это была Лили. Все время путаю.
– Если ты не хотела, чтобы Лили нас здесь навещала, почему не сказала об этом напрямую?
– Ну конечно же, хотела. Просто… – Грета замялась. – Просто я не знаю, чего ты от меня хочешь, не знаю, как мне вести себя с Лили. – Сидя на диване с горбатой спинкой, она отвернулась и принялась ковырять перламутровую вставку на ширме.
– Никак, – сказал Эйнар. – Разве не понятно?
Ну почему нельзя воспринимать визиты Лили без этих треволнений? Если его, Эйнара, это не тревожит, с чего беспокоиться Грете? Вот если бы она просто радовалась появлению Лили, когда нужно позировать для портрета! Если бы не приставала с расспросами – не говоря уж об этом ее взгляде, – когда Лили уходила и приходила. Уже одно осознание того, что Грета находится за дверью и ждет ее, наполняло Лили мелкой, жгучей, влажной злостью, собиравшейся в подмышках.
Тем не менее Эйнар знал, что и ему, и Лили – да, ей тоже – не обойтись без Греты.
С Хансом Лили условилась встретиться в четыре часа перед муниципальным казино на набережной дю Миди позади каменистого пляжа. В тот день с утра Грета занималась живописью в гостиной. Эйнар пытался писать в прихожей, окна которой выходили на задний фасад церкви Сен-Мишель, с утра погруженной в тень, отчего цвет ее каменных стен местами был темно-серым, а местами красным. Примерно раз в пятнадцать минут с уст Греты срывалось: «Черт возьми!» Своей периодичностью ее возгласы напоминали мелодичный звук гонга в каминных часах, отбивавших каждую четверть часа.
Заглянув в гостиную, Эйнар увидел, что Грета сидит на табурете, отклонившись назад. Холст на мольберте уже был заполнен по краям различными оттенками синего. На коленях у Греты лежал альбом с эскизами, весь в пятнах от угольных карандашей. Эдвард IV свернулся у ее ног. Грета перевела взгляд на мужа; она была бледна, едва ли не бледнее белой рубашки Эйнара.
– Я хочу писать портрет Лили, – сказала она.
– Лили придет позже, – сказал Эйнар. – Встреча с Хансом только в четыре. Может, после этого?
– Будь добр, пригласи ее сейчас, – тихо, не глядя на него, произнесла Грета.
На мгновение Эйнара охватило желание взбунтоваться. Его самого ждал незаконченный пейзаж. Он планировал позвать Лили ближе к вечеру, а утро посвятить живописи, которой в последнее время изрядно пренебрегал, и еще сходить за зеленью на уличный рынок. А Грета хотела, чтобы он поставил на первое место Лили. Чтобы отказался от своей работы ради ее портрета. Эйнар этого не желал. Прямо сейчас он не нуждался в Лили. Грета как будто давила на него, заставляла сделать выбор.
– А что, если она появится на часок перед встречей с Хансом?
– Эйнар, пожалуйста.
Часть домашних платьев висела теперь в платяном шкафу в спальне. Грета считала их уродливыми, говорила, что они годятся только для нянек, однако Эйнару нравилась их простота: такое платье могла надеть любая, самая обычная женщина. Он перебрал пальцем все вешалки на металлической рейке, потрогал накрахмаленные воротнички. Платье с пионами показалось ему чересчур прозрачным, платье в лягушечку морщило в груди и было испачкано. Утро выдалось теплое, и Эйнар утер пот, выступивший над верхней губой.
У него возникло чувство, что его душа заперта в кованую клетку: сердце беспокойно толкалось в ребра, Лили понемногу просыпалась, приходила в себя, бочком льнула к прутьям клетки Эйнарова тела.
Он выбрал платье: белое, с рисунком в виде витых розовых ракушек, длиной до середины икры. Сочетание белого и розового удачно оттеняло золотистый загар, который его ноги приобрели на французском солнце.
Ключ от двери торчал в замочной скважине. Эйнар хотел запереться, но передумал: Грета никогда не входила без стука. Такое случилось лишь однажды, в раннем супружестве – Грета неожиданно вошла в ванную, когда Эйнар мылся, громко распевая народную песенку: «Жил да был на болоте один старичок…» Невинное зрелище – молодая жена увидела, как муж моется и самозабвенно поет. Тогда, стоя в ванне, Эйнар заметил на лице Греты явное возбуждение.
– Продолжай, – сказала она и подошла ближе.