Осенью 1914 года Грета сделала вывод, что большинство людей в Академии, особенно из преподавательского состава, болтают о двух вещах: о войне и о ней. Ни одно появление Греты с ее шлейфом белокурых волос не оставалось незамеченным, особенно в Южной Калифорнии. К примеру, всего год назад она вернулась на лето в Пасадену, чтобы поиграть в теннис и взять несколько уроков верховой езды, и вот однажды ей на глаза попался паренек, развозивший свежее мясо. Черноволосый и кудрявый, он помог Грете забраться на переднее сиденье-скамейку, протянув горячую ладонь, и она вместе с ним проехалась по Уилширскому бульвару и назад, наблюдая, как ловко он управляется со стальными щипцами, когда выгружает каре ягненка и ростбифы у дверей домов в Хэнкок-парке. На обратном пути он несколько раз пытался ее поцеловать. Грета была разочарована и впервые задумалась о длине своих золотистых волос. На прощание парень бросил ей лишь короткое: «Пока!» – Грета дернула плечами и вернулась к себе. Однако на следующее утро за завтраком ее мать, поджав тонкие губы, сказала:
– Грета, дорогая, потрудись, пожалуйста, объяснить вот это.
Она развернула записку, нацарапанную на странице еженедельника «Америкэн уикли». Загадочный текст гласил: «Юная мисс Грета Уод планирует сделать карьеру на бойне?»
Несколько недель жизнь обитателей особняка омрачалась угрозой оказаться героями светской хроники. Каждое утро, услышав залихватский свист разносчика газет, все в доме испуганно замирали. В прессу эта история не попала, но сплетню по городу все-таки разнесли. Два дня подряд телефон в коридоре наверху трезвонил без умолку. Отец Греты больше не мог обедать в «Калифорнийском клубе», а мать сбилась с ног в поисках другого мясника. Вскоре родители объявили Грете, что каникулы в Калифорнии закончены, и она возвратилась в Копенгаген – как раз вовремя, чтобы увидеть августовское полярное сияние и фейерверки в небе над парком Тиволи.
В сентябре того года, на исходе юности, когда война уже рокотала в глухих раскатах грома, Грета поступила в Королевскую академию. В первый же день занятий Эйнар удивил ее тем, что, стоя у классной доски, как следует не оттертой после предыдущего урока, обратился к ней: «А вы, мисс? Ваше имя?»
Грета ответила на вопрос, и Эйнар, то есть профессор Вегенер, как она его тогда называла, поставил галочку в журнале и продолжил занятие. Его глаза, большие и карие, точно кукольные, вновь метнулись к ней, но он тут же резко их отвел. Такая пугливость заставила Грету предположить, что профессор впервые в жизни видит американку. Она перебросила каскад волос через плечо, словно взмахнула флагом.
Потом, в начале учебного года, кто-то, видимо, нашептал Эйнару про отца Греты, посольство и, возможно, даже про историю с развозчиком мяса – да, слухи уже в те времена перелетали через Атлантику, – потому что в обращении с ней он сделался еще более неуклюж. Судя по всему – к ее досаде, – Эйнар относился к тем мужчинам, которые не способны чувствовать себя непринужденно рядом с богатой девушкой. Это доводило ее до белого каления – она ведь не просила о богатстве и пускай ничего и не имела против своей обеспеченности, но все же. Эйнар был не в состоянии порекомендовать ей картины, которые стоило посмотреть на выставках, не мог объяснить, как пройти в лавку для художников, расположенную рядом с городской больницей. Грета позвала его на прием в американском посольстве, устроенный в честь кораблестроителя из Коннектикута, однако Эйнар отклонил приглашение. Он также отказался сопроводить ее в оперу и почти не глядел на нее при разговоре. А она смотрела на него и вблизи, и издалека – наблюдала через окно, как Эйнар семенит по двору Академии. Он был узкогрудым, круглолицым и бледным, с такими темными глазами, что Грете они казались непроницаемыми. Стоило ей заговорить с ним, и он заливался краской от шеи до ушей. Он походил на ребенка, и это приводило Грету в восторг, отчасти потому, что сама она была до того прямолинейной и не годам серьезной, что окружающие в некоторой степени относились к ней – даже в детстве – как к взрослой. Однажды она спросила его: «Профессор, вы женаты?» – и его ресницы беспомощно затрепетали, а губы сжались в попытке произнести как будто бы непривычное слово «нет».
Другие студенты тоже обсуждали профессора Вегенера. «Он из гномьей семейки», – говорила одна девушка. «До пятнадцати лет был незрячим», – утверждала другая. «Выполз из болота», – заявил юноша, старавшийся привлечь внимание Греты. Он писал греческие статуи – Грета ничего и никого скучнее и вообразить не могла. Когда он предложил ей прокатиться на колесе обозрения в Тиволи, она лишь закатила глаза. «Что ж, профессор Вегенер тебя на прогулку не позовет, и не надейся!» – бросил тот юноша, пнув ближайший вяз.