— Для него наверняка имело, — возразил Билл. — Любого спроси — окажется, что он делает какую-нибудь ерунду, сам не зная почему. Просто чувствует, что должен.
Я задумалась над его словами.
— Эй, ребята! Хотите холодненького? — прервал нас доброжелательный подвыпивший студент с гитарой наперевес. В руках у него была банка того пива, которое можно купить по шесть долларов за ящик, даже находясь посреди бескрайнего ничего.
— Нет, не хотим. Эта дрянь по вкусу как моча, — буркнул Билл.
— По-моему, пиво вообще не слишком вкусное, но это просто бьет все рекорды, — попыталась я смягчить его резкость.
— Такое дерьмо даже Жан Жене красть бы не стал, — бросил мне Билл через плечо, и я ответила улыбкой — это была шутка, понятная только нам двоим.
Студенты, сидевшие напротив маленькой группкой, склонились друг к другу и обменялись парой слов, а потом захихикали, поглядывая на нас. Мы с Биллом синхронно закатили глаза. Это был первый, но далеко не последний раз, когда окружающие неправильно истолковывали природу нашей с ним близости.
На следующей неделе нас ждал визит в цитрусовый сад и знакомство со всем многообразием механизмов для сбора урожая с деревьев — это было потрясающе. Не менее познавательным оказался и визит на упаковочную фабрику, где ряды женщин стояли возле конвейеров и выбирали из потока ярко-зеленых фруктов те, что были слишком велики или имели странную форму, — все это со скоростью десять штук в секунду. Когда гид торжественно объявил, что перед нами процесс сортировки лимонов, вид у всей группы был весьма ошарашенный. Проще было поверить, что это бильярдные шары — с таким громким стуком они ударялись о бортики конвейера.
Посещение фабрики сопровождалось громогласным рассказом о том, как замечательно здесь работать и как здорово, что сотрудники живут совсем рядом с производством, — а у меня из головы не шел странный городок, который, должно быть, вырос здесь благодаря этому. Потом гид провел нас в «камеру созревания», похожую на вагон без окон и сверху донизу забитую зелеными фруктами. Здесь выдерживалась температура +5°. Ночью, рассказывали нам, дверь запечатают и в камеру запустят этилен — газ, заставляющий собранные лимоны забыть про внутренний график и вызреть за десять часов. В соседней комнате уже лежали тысячи абсолютно одинаковых фруктов — таких идеально желтых, что их кожица казалась пластиковой.
После окончания экскурсии мы столпились на парковке.
— А я-то думал, что знаю все о скуке. В жизни больше не пожалуюсь на школу, — проворчал Билл, подпрыгивая на месте, чтобы согреться после визита в холодные комнаты с фруктами. Беседа у нас шла о сортировке лимонов.
— Все эти ряды конвейеров вгоняют меня в депрессию. Я выросла в городе, где таких были километры, — ответила я, потирая руки и вздрагивая от воспоминаний о поездке на скотобойню в третьем классе. — Впрочем, на наших конвейерах товар скорее разбирали, а не собирали…
— Ты работала на заводе?
— Нет, повезло сбежать в колледж. Я уехала из родительского дома в семнадцать. — Я аккуратно выбирала слова, сдерживая стремление довериться Биллу.
— А я свалил от своих в двенадцать. Недалеко, правда, — только во двор.
Я кивнула, как будто это было совершенно обычным делом:
— Там-то ты и жил в дыре?
— Скорее в подземном укреплении. Положил там ковер, провел электричество, все удобства. — Несмотря на небрежный тон, я различала в его словах скрытую гордость.
— Звучит неплохо. Хотя вряд ли я смогла бы в таком спать.
— Я же из Армении, — пожал плечами Билл. — Мы привыкли прятаться под землей.
Тогда я этого не поняла, но это была мрачная шутка — отсылка к резне, которую его отец пережил еще ребенком, спрятавшись в колодце. В тот день были убиты все его близкие. Позже я узнала, что Билла преследовала память о погибших родственниках. Именно они постоянно вынуждали его строить, планировать, запасать и — главное — выживать.