— И даже не рассчитывай. Только через пять тысяч лет, — Милли нежно поцеловала меня в губы.
— А взасос и надолго?! — чуть не задохнулся я.
— Пока обойдёшься и этой милостью! — звонко рассмеялась девушка.
— Хорошо. Вернёмся к основной теме.
— И какова же она?
— Ну, я о возможном убийстве.
— Ха, ха, ха!
— А всё-таки?
— Никаких «всё-таки!».
— Я тебя прекрасно понимаю, но всё равно опасаюсь.
— Согласно всяким необоснованным слухам и сплетням, я, якобы, не способна любить, и убиваю всех своих любовников, — задумчиво произнесла Милли. — Глупость! Бред! Но, я же не убила некоторых из них. Ну, например, Антиква. И, кстати, Рига. Хотя их и не любила.
— Да, как-то в таком плане я о двух этих типах не подумал. Странно… Интересно. А, ведь действительно, — они же живы! — задумался и мгновенно воспрянул я духом. — Ах, Серпент, ах гад! Ну, я ему покажу!
— Брата не трогай!
— Хорошо, хорошо! Слушай, а ведь эти сволочи действительно до сих пор живы!?
— Ну, вот, видишь, любимый мой! — обрадовалась Милли. — Не всё для тебя потеряно.
— Но если ты ещё раз напомнишь мне об этих двух мерзавцах, то всё! Конец нашим отношениям навеки! Сгинешь бесследно неизвестно где и как, нечаянная радость и любовь моя! Навсегда! — зло ухмыльнулся я. — Обещаю и гарантирую! Уж поверь мне!
— Извините, Величайший Господин! Верю. Сгинуть не желаю, — Милли снова поклонилась, а потом страстно поцеловала меня в губы и её горячий язык проник вовнутрь моего рта и коснулся моего языка, который жаждал этого соприкосновения.
Я, словно пронзённый ударом молнии, подскочил на диване, а потом оцепенел и чуть не потерял сознание от невыносимой любви и отчаянной страсти!
— Боже, ну сколько можно!? Всё одно и тоже! И это — Величайший Господин!? — Милли слегка похлопала меня по щекам, потом на несколько секунд исчезла и заботливо поднесла мне рюмку долгожданного и вожделенного коньяка.
Я мгновенно осушил её, а потом взял нежные и тонкие руки Милли в свои руки и стал целовать их истово, самозабвенно и ласково.
— Ты знаешь, как-то жил-был на Земле один гениальный грек. Звали его, — Пифагор.
— Дорогой, к чему это?
— Последнее время всё ни к чему и вроде бы ни к месту, потому что крайне неопределённо и смутно!
— Хорошо. Продолжай.
— Так вот… Он, Пифагор, вообще-то был язычником.
— Ну и что?
— Этот достойный муж, открыв, или сотворив свою великую теорему, принёс в жертву Юпитеру целых сто быков! Представляешь?!
— Ужас!
— Ничего ужасного не вижу! Сто быков, — это не сто непорочных и юных девственниц! И даже не триста или пятьсот толстожопых, пузатых и никому не нужных матрон! Да, и вот, — окончание этой притчи.
— Так это притча?
— Конечно. История и притчи неотрывны друг от друга. Вымысел, ложь и правда варятся в одном едином котле. А черпак держит в своих крепких руках неизвестно кто.
— Вообще-то, вполне известно.
— Да, ты права…
— И так! Жду окончания истории или притчи о Пифагоре и о несчастных быках. В чём её смысл?
— Ну, с тех пор, как Пифагор принёс такую жертву, все скоты на земле дрожат, когда открывается новая истина!
— Блестяще!
— А то!
— Ну, и всё-таки, к чему и зачем ты поведал мне данную притчу?
— Догадайся.
— Ты имеешь в виду себя и меня? — насторожилась Милли.
— Я же сказал, что ничего не имею в виду, о, несравненная и единственная властительница моей души!
— О, мой Величайший и любимый Господин, — улыбнулась и томно прошептала женщина, прильнув ко мне.
— Хватит издеваться надо мною, придуриваться и ёрничать! Какой я тебе Величайший Господин, любовь моя?! — весело рассмеялся я. — Я вот лежу перед тобою, жалкий раб и червь!
— Ну, ты был бы таковыми, но с недавнего времени, всё-таки, являешься Величайшим Господином.
— А с какой это стати и почему?
— Кто его знает… Вообще-то, ты был им всегда, но не ощущал и не чувствовал своего статуса.
— Ходят слухи, что мой нынешний статус придала мне ты!
— И от кого исходят эти совершенно ложные и глупые слухи? — усмехнулась Милли.
— От всех! — в ответ усмехнулся я.
— О, как!
— Вообще-то, милая, если слухи исходят от всех, то они очень редко бывают ложными.
— Я в принципе с тобой согласна, — улыбнулась женщина и прилегла ко мне на диван, обняла и снова страстно и жарко поцеловала меня в губы.
Я, уже почти воспрянувший и обновлённый после коньяка, возбудился и стал жадно целовать Милли в ответ. Я сорвал с неё платье, а потом приступил к сложному процессу съёма нижнего белья, и в этот самый решающий и ответственный момент раздался ироничный голос со стороны двери, ведущей в соседнюю комнату: