Остались только мы, дети.
Уилли зашевелился первым.
— Принесу одеяло, — сказал он.
Он прижимал руку к голове, прикрывая глаз. Половина его волос сгорела.
Но теперь никто не злился.
Огонь перед столом все еще тлел, испуская клочья дыма.
— Твоя мама звонила, — пробормотал Донни.
Он не спускал глаз с Мэг.
— А?
— Твоя мама, — повторил он. — Спрашивала, где ты. Я взял трубку. Рут разговаривала.
Спрашивать, что они ответили, не приходилось. Они меня не видели.
— Где Рупор?
— Ушел поесть к Эдди.
Я поднял скобу и отдал ее Сьюзен. Не думаю, что она обратила внимание. Она смотрела на Мэг.
Вернулся Уилли с одеялами. Посмотрел на каждого из нас, бросил одеяла на пол и снова ушел.
Мы слышали, как он с трудом поднимается по лестнице.
— Что будешь делать, Донни? — спросил я.
— Не знаю.
Его голос был ровным и бесцветным, ошеломленным — будто по голове били его, а не меня.
— Она может умереть, — сказал я. — И умрет. Если ты ничего не сделаешь. Больше некому, ты же знаешь. Рут не будет. Уилли тоже.
— Знаю.
— Так сделай что-нибудь.
— Что?
— Что-нибудь. Скажи кому-нибудь. Копам.
— Не знаю, — сказал он.
Он поднял с пола одно из одеял и накрыл ее, как сказала Рут. Накрыл очень бережно.
— Не знаю, — повторил он и покачал головой. — Мне надо идти.
— Оставь нам лампу, а? Хоть это? Чтоб мы могли о ней позаботиться.
Казалось, он на мгновение призадумался.
— Да. Конечно.
— И воды. Тряпку и воды.
— Хорошо.
Он вышел в подвал и послышался звук бегущей воды. Он вернулся с ведром и тряпками и положил их на пол. На нас он не взглянул. Ни разу.
Потом направился к выходу.
— Увидимся, — сказал он.
— Ага, — сказал я. — До встречи.
Дверь закрылась.
Глава сорок пятая
Настала долгая, холодная ночь.
Больше к нам не заходили.
Стояла тишина. Из комнаты мальчиков едва доносились звуки музыки. Братья Эверлипелиза ними Элвис исполнилКаждая песня словно насмехалась над нами.
К этому времени мама, должно быть, уже с ума сходила. Я представлял, как она звонит в каждый дом квартала и спрашивает, не у них ли я, может, заночевал без предупреждения. Потом отец позвонит в полицию. Я все ждал, когда постучат в дверь. Я не мог понять, почему никто не приходит.
Надежда сменилась разочарованием, разочарование — гневом, а гнев — тупой покорностью.
Ее лихорадило. Затылок был липким от сворачивающейся крови.
Мы то окунались в сон, то выныривали.
В голове у меня навязчиво крутились песенки из рекламы. Выбирайте «Аякс»! Много-много пены-да-да-да-да-дада-дам. Смойте-смойте-смойте грязь пам-пам-пам-парам-парам… через реку и леса… через реку и… Сосредоточиться на чем-то одном не получалось. Не получалось и выбросить хоть что-нибудь из головы.
Иногда Сьюзен начинала плакать.
Иногда Мэг ворочалась и стонала.
Я был счастлив, когда она стонала. Это значило, что она еще жива.
Она просыпалась дважды.
В первый раз она проснулась, когда я протирал ее лицо тряпкой. Я был уже готов прекратить, а она открыла глаза. От удивления я чуть не выпустил тряпку. Потом спрятал за спину — она окрасилась розовым от крови, и я не хотел, чтобы Мэг видела. Почему-то эта мысль волновала меня не на шутку.
— Дэвид?
— Да.
Казалось, она прислушивается. Я взглянул ей в глаза и увидел: один зрачок опять был в два раза больше другого — и я хотел знать, что же она видит.
— Ты ее слышишь? — сказала она. — Она… там?
— Слышу только радио. Но она там.
— Радио. Ага.
Она медленно кивнула.
— Иногда я ее слышу, — сказала она. — Весь день. Уилли и Рупора тоже… и Донни. Я думала, что если подслушивать… я смогу что-нибудь узнать, понять, зачем она это делает со мной… если слушать, когда она ходит по комнате или сидит в своем кресле. Но… не понимаю до сих пор.
— Мэг, послушай. Наверно, тебе лучше сейчас не говорить, знаешь? Ты же вся избитая.
Повисло напряжение. Она заговорила неразборчиво, словно ее язык внезапно стал для нее слишком большим.
— Ага, — сказала она. — Нет. Я хочу говорить. Я никогда не говорила. Всегда было не с кем. Но…
Она странно посмотрела на меня.
— Как ты здесь оказался?
— Мы оба здесь. И я, и Сьюзен. Они закрыли нас. Помнишь?