...Я вспомнила обо всем этом в связи с тем, что мама говорила отцу. Неужели мне придется связать свою жизнь с Аманбаем? Он ведь растоптал нашу дружбу. Былая обида с еще большей силой вспыхнула во мне.
Мы остались наедине с мамой, и я рассказала ей все как было. Слезы лились из моих глаз.
— Неужели вы выдадите меня замуж за этого человека?
Мама не только не посочувствовала мне, но даже рассмеялась.
— Глупенькая, он ведь тебе нравился, и ты ему тоже нравилась.
— Да, но он меня забыл, обидел, бросил.
— Что значит «бросил»? — злилась уже мама. — Откуда это слово? Муж может бросить жену или жена мужа. А тебя никто не бросал. — Она вытерла мои слезы. — Перестань плакать! — прикрикнула она. — Можно подумать, что кто-нибудь умер. Ничего страшного не случилось, успокойся. И твои родители не сделают тебе плохого. Когда убежала Айзада, то отец Эсенамана предлагал нам за тебя богатый калым: «Дам столько, сколько захотите», — говорил он. Но разве мы согласились? Мы сказали ему: «Наша дочка не ровня твоему сыну». С тех пор они с нами и враждуют. А Аманбай другое дело. Он ровесник тебе, сын хороших родителей, да и сам видный парень. Вы вместе поедете учиться, и мы будем спокойны за вас. Чего же плакать? Радоваться нужно, а не плакать».
Эх, мама, мама. Разве ей понять мое сердце?!
На дворе темно. Небо в тяжелых тучах. Изредка блеснет молния и обнажит вершины гор. Шарапат и Туратбека уложили спать. А я сижу, накрыв платком голову, как невеста, которую только что привезли в дом мужа. Мама принарядила меня в лучшую одежду. Сейчас ждут гостей: дядю Эргеша, тетю Алмакан и бабушку Калчу. Для них целый день пекли лепешки и готовили борсоки[4].
Но гости запаздывают. Мои родители уже нервничают: папа то и дело выходит из дому поглядеть на дорогу, а мама напряженно спрашивает: «Не идут?»
— Предупреждал же я тебя, — говорит отец, — что Эргеш будет важничать. Вот он и заставляет нас ждать. Лучше бы он и не пришел. Хочешь, все расстрою? — грозится он маме.
— От тебя всего можно ждать, — сердится в свою очередь она. — А может быть, их задержало что-нибудь важное, пытается она успокоить папу и заодно себя. — Может быть, они ждут, когда в айыле все улягутся. Придут.
Я сижу в спальне. И все это доносится ко мне через дверь. Потом ко мне заходит мама, гладит меня по голове, целует и, чтобы не выдать своего волнения, спрашивает:
— Не скучаешь, Гулкуш?
Она касается моих глаз и прижимает мою голову к своей груди:
— Не плачь, родненькая. Они сейчас придут. Вот увидишь.
И на этот раз она не поняла моих слез.
Она уходит, И я слышу, как она отчитывает отца за то, что он расстраивает меня.
...Айыл уснул. Тогда-то, тайно, как воры, к нам пожаловали жданные гости. Их не только наши соседи не увидели, но и дворняжка, которая лежала у ворот, не отозвалась. Они притащили с собой барана с большим курдюком и разные подарки: мне — панбархатное платье, хромовые красные сапожки, серебряные серьги, шелковый платок, Маме — атласное платье, а отцу — отрез драпа на пальто.
Они сели за большой стол. Отец попросил у них благословения и отправился во двор резать барана. А мама принялась растапливать очаг.
— Чем недовольна Гулкуш — спросила ее бабушка Калча. — Почему она надулась и молчит?
— Она всегда такая стеснительная, — старалась рассеять ее подозрение мама. — Разве ты не знаешь? А почему вы так задержались? — спросила она ее, чтобы отвлечь от меня внимание.
Ждали, пока — народ уснет, — сказала Калча. — Эргеш не хотел, чтобы видели, как он барана к вам тащит.
Явился отец. Мама уложила в казан мясо и послала его к сватам.
— Что мне с ними — песни распевать? — недовольно бросил на ходу отец.
— Хорошие дела надо весело делать, — заметила ему вдогонку мама.
А я сидела, и мне чудилось, будто бы все происходящее — дурной сон. Хотелось выбежать на свежий воздух и что есть силы крикнуть: «О люди, проснитесь! Идет торг! Помешайте моим родителям продать свою дочь! Помогите!»
Я оставила гостей и вышла в наш двор, окруженный коргоном. Мать и отец ругались. Я не видела их в темноте, но слышала их спор.
— Ты что, дурак? — наступала на него мама. — Я женщина и должна молчать. А ты стой на своем, не отступай.
Отец защищался:
— Жадничать нехорошо, стыдно.
— Смотри какой совестливый нашелся, — высмеивала его мама. — Они нам не даром дают двадцать пять тысяч. Ее приданое столько стоит. Да и Гулкуш мы им отдаем. Это как — не в счет?