— А ты? — спросила она.
Он с досадой махнул рукой. Послышался грохот состава, и в застекленной двери замелькали товарные вагоны. Мужчина поглубже нахлобучил шляпу и прикрылся газетой.
— Пойди взгляни.
Девушка подошла к двери и окинула быстрым взглядом перрон.
— Товарный, сели двое рабочих — те, что ждали на скамейке.
— А немцы там есть?
— Нет.
Начальник станции дал свисток, и поезд тронулся. Девушка вернулась к мужчине, взяла его за руки.
— А ты? — повторила она.
Мужчина свернул газету и сунул ее в карман.
— Сейчас не время думать обо мне, — ответил он. — Ну-ка, расскажи мне программу ваших гастролей, только подробно.
— Завтра будем в Ницце, там выступаем три дня. В субботу и воскресенье — в Марселе, потом день в Монпелье и день в Нарбонне — в общем, по всему побережью.
— Он будет в Марселе в воскресенье, — сказал мужчина. — После спектакля к тебе в уборную придут поклонники. Принимай по одному. Многие принесут цветы; наверняка будут немецкие шпионы, но и наши люди тоже. Как бы то ни было, каждую записку читай в присутствии посетителя, потому что я не знаю, как выглядит человек, которому ты должна передать сведения.
Девушка внимательно слушала. Он умолк, чтобы закурить.
— Одна записка будет такая: «Fleurs pour une fleur»[56]. Тому, кто ее принесет, отдашь документы, это и будет майор.
Звонок под навесом затрезвонил опять, и девушка взглянула на часы.
— С минуты на минуту придет поезд, и... Эдди, прошу тебя...
Мужчина не дал ей закончить:
— Расскажи-ка о спектакле, в воскресенье я попытаюсь его себе представить.
— Участвуют все девушки труппы, — безразлично бросила она. — Каждая изображает какую-нибудь актрису — современную или прошлых лет, вот и все.
— А называется как? — с улыбкой спросил он.
— «Синема — синема».
— Неплохо.
— Что ты, кошмар! — убежденно сказала она. — Танцы ставил Саверио, представляешь, мне приходится танцевать в платье, на которое я все время наступаю, я — Франческа Бертини.
— Смотри не упади, — шутливо заметил он, — для великой трагической актрисы это непростительно.
Девушка снова закрыла лицо руками и заплакала. Слезы сделали ее еще красивее.
— Поедем вместе, Эдди, прошу тебя, ну поедем, — прошептала она.
Мужчина с нежностью вытер ей щеки, но голос его стал суровым: казалось, он борется с сильным искушением.
— Перестань, Эльза, — сказал он, — постарайся вникнуть в обстановку. — Потом шутливо добавил: — Интересно, в каком виде бы я поехал — в балетной пачке и в белокуром парике?
Звонок под навесом умолк. Вдали послышался стук колес. Мужчина поднялся, сунул руки в карманы.
— Я провожу тебя до вагона.
Девушка решительно покачала головой.
— Не надо, это опасно.
— Все равно провожу.
— Ну пожалуйста, прошу тебя.
— И вот еще что, — сказал он, направляясь к двери, — говорят, этот майор — донжуан, так что не слишком ему улыбайся.
Девушка взглянула на него с мольбой.
— О, Эдди! — воскликнула она голосом, полным муки, и подставила ему губы.
Мужчина секунду помедлил, не решаясь ее поцеловать. Потом запечатлел на щеке девушки почти отеческий поцелуй.
— Стоп! — крикнула ассистентша. — Стоп, камера!
— Не то! — загремел в мегафон голос режиссера. — Конец придется переснять.
Режиссер был молодой бородач с длинным шарфом на шее. Он слез с подвижного сиденья на операторском кране и направился к ним.
— Не пойдет, — недовольно пропыхтел он. — Нужен страстный поцелуй, как в немом кино и как в нашем первом фильме. — Показывая, он обхватил актрису левой рукой, так, что она выгнулась назад. — Наклонитесь над ней и целуйте со всей страстью, — сказал он актеру. Потом, обращаясь ко всем остальным, крикнул: — Перерыв!
Съемочная группа столпилась в маленьком пристанционном кафе, осаждая стойку. Она растерянно остановилась в дверях, а он исчез в толпе. Вскоре он появился вновь, с трудом удерживая две чашечки кофе с молоком, и кивком указал ей на выход. За павильончиком обнаружился увитый виноградом грязноватый дворик, служивший также складским помещением бара. Там были свалены ящики из-под бутылок и старые колченогие стулья. Они выбрали себе три стула, приспособив один под столик.
— Ну вот уже и конец, — произнес он.
— Он хочет, чтобы финальная сцена снималась непременно последней, — заметила она. — Почему — непонятно.
Он покачал головой.
— Из новомодных, — сказал он, подчеркивая это слово. — Точно воспитывался в «Кайе дю синема»[57]. Не обожгись, кофе очень горячий.
57
Журнал, в котором в качестве кинокритиков начинали будущие режиссеры — представители направления «новой волны» во французском кино.