Девушка встречает парня, – сказала я. – Во многих-многих смыслах.
Старая-престарая история, – сказала Робин.
Я рада, что все срослось, – сказала я.
Добрая старая история – сказала Робин.
Добрый старый Овидий, пришил истории яйца, – сказала я.
Хоть они ей и не нужны. Анубис! – вдруг сказала Робин. – Бог с головой шакала. Анубис.
Колония «Анубис»?[34] – сказала я.
Перестань, – сказала Робин. – Мы с тобой. Что скажешь?
В постель, – сказала я.
И мы отправились обратно в постель.
Мы так переплелись в объятиях, что я не могла понять, чья ладонь у моей головы – ее или моя? Я пошевелила рукой. Ладонь у моей головы не шелохнулась. Робин увидела, что я смотрю на ладонь.
– Твоя, – сказала она. – В смысле, она на конце моей руки. Но она твоя. И рука. И плечо. И все остальное, что с ней соединяется.
Ее ладонь раскрыла меня. Затем ее ладонь стала крылом. Затем я вся стала крылом, одним крылом, а Робин стала другим – мы были птицей. Мы были птицей, которая умела петь Моцарта. Я узнала эту музыку, она была глубокой и при этом легкой. Потом она превратилась в музыку, которой я никогда раньше не слыхала, такую новую для меня, что я поднялась в воздух, я была всего лишь нотами, которые играла Робин, и они висели в воздухе. Потом я увидела ее улыбку так близко возле глаз, что не видно было ничего, кроме улыбки, и в голову пришла мысль, что я никогда раньше не попадала внутрь улыбки: кто бы мог предположить, что находиться внутри улыбки – это так по-древнему и в то же время так современно? Прекрасная голова опустилась к моей груди, Робин куснула меня всего один раз, она соснула сосок, как это сделал бы лисенок, мы спустились, недаром же ее называют землей: она была суглинистой, она была доброй, она была тем, что подразумевают под словом «добрый», она была земной, она была тем, что подразумевают под словом «земной», она была подземельем всего, той почвой, что все очищает. Это язык Робин? Это то, что подразумевают под языками пламени? Я плавилась? Я расплавлюсь? Я золото? Я магний? Все мои внутренности заполнены соленой морской водой со своим собственным разумом, я какой-то источник, я сила воды, точащей камень? Я была вполне твердой, а потом я была мышцей, была змеей, превратилась из камня в змею за три простых шага: камень знамя змея, потом я была деревом c узловатыми почками на ветвях, и чем были эти войлочные почки – оленьими рогами? Неужели у нас обеих выросли рога? Весь мой лоб порос мехом? И у нас была одинаковая шкура? Наши ладони стали черными блестящими копытами? Мы брыкались? Нас кусали? Мы до смерти сцепились друг с другом головами? Пока не расцепимся? Я была она была он был мы были девушкой и девушкой, и парнем и парнем, мы были лезвиями, были ножом, способным разрезать миф, были двумя ножами, брошенными фокусником, были стрелами, пущенными божеством, мы попали в сердце, мы попали в точку, мы были рыбьим хвостом были кошачьим смрадом были птичьим клювом были пером преодолевшим гравитацию были высоко над любым ландшафтом затем глубоко в фиолетовом тумане вереска брели в сумерках в дерзком нескончаемом обрывке идеального шотландского джигующего рилящего рила неужели мы на такое способны? Так быстро? Так высоко? Так весело? Снова и снова? Еще на деление выше? Ух! Идеальное, как в пазле, совпадение выступа с выемкой, вершины холма с небом – это был чертополох? Я была всего лишь травой, клочком жесткой травы? Этот невероятный цвет исходил от меня? Блестящие головки… чего? Лютиков? Ведь их аромат, деревенский и утонченный, проникал мне в голову и выходил из глаз, из ушей, изо рта, из носа, я была ароматом, который мог видеть, я была глазами, которые могли различать вкус, я любила масло. Я любила все. Подержи у себя под подбородком что угодно![35] Я стала всеми своими чувствами, собранными вместе на булавочной головке, – это был ангел, который умел пользоваться руками вот так, как крыльями?
34
Космическая колония в научно-фантастическом романе Артура Ч. Кларка «3001: Последняя Одиссея»
35