– Какой у вас тут во Львове ресторанчик с интуристами?
Я подумал, что в «Интурист» (нынешний «Жорж») мы можем и не попасть, и предложил «Львов». Девушки пригласили меня с собой, чтобы я мог воочию увидеть, как выглядит их «работа». Я охотно согласился на предложение. В ту пору я жадно изучал жизнь. Девушки наметанным глазом окинули мой непритязательный гардероб и остановили свой выбор на джинсах и свитере. С туфлями у меня было невесело. Фирмой не пахло. Произведение родного «Прогресса» могло отпугнуть клиента.
Девушки решили разыграть небольшой спектакль. Вместе мы должны были притворяться студентами-греками, которые учатся во Львове. Такая затея пришлась мне по вкусу. Не важно, что по-гречески я знал только общеизвестные термины типа «альфа» и «омега». Зато у обеих «гречанок» имелось на подхвате несколько дюжин необходимых для их профессии фраз, которых они нахватались в Одесском порту. По дороге они научили меня некоторым из них, и еще десятку слов, имеющих для нас кодовое значение («да» – «ясу», «нет» – «охи», «черт бы тебя побрал» – «гамота панагия»).
Итак, мне, как греку, фирменные мешты[14] были просто жизненно необходимы.
– Ничего, идем, – сказала твердо Марунька, испытывающая ко мне какое-то особое, чуть ли не материнское чувство.
И мы пошли. Почти напротив гостиницы «Львов» был скверик и автостоянка, где парковались польские автомобили. Тут вечно крутились фарцовщики, скупая у поляков всякое барахло. Но все же это был не слишком спокойный бизнес, так как время от времени совершала набеги милиция, и, когда ей удавалось кого-нибудь сцапать за скупкой джинсов или рубашек, сразу загребала в отделение. Поэтому все торги совершались молниеносно, чем, конечно, пользовались поляки, и иногда подсовывали шмельц[15].
– Вы оба посидите в скверике, а я сейчас вернусь, – сказала Марунька и направилась к польским машинам.
Мы сели с Леськой на лавочку и прижались, как парочка влюбленных. Но я не сводил глаз с Маруньки, которая вступила в переговоры с водителями, живо жестикулируя и тыча пальцем куда-то в необозримую даль. Наконец какой-то поляк вылез из машины, деланно равнодушно оглянулся по сторонам и направился в подъезд, а моя дорогая подруга – за ним.
– Во дает! – рассмеялась Леська.
– Как? Она что… там… в браме? – пролепетал я с нескрываемым сожалением, в котором слышалась чуть ли не ревность.
– Обстоятельства требуют, – сказала Леська и протянула мне спички, чтобы я прикурил ей сигарету, а когда я хотел вернуть коробок, добавила: – Держи у себя. Учись обслуживать дам. Ты теперь грек, а не рагуль[16].
Я небрежно развалился на лавке и подумал: «Я грек, а не рагуль. А до этого времени я был рагулем и ничего не знал о настоящей жизни. А она здесь, рядом. И я грек. И рядом со мной моя гречанка». Я положил руку Леське на плечо и засвистел «Гуцулку Ксеню». Мимо нас прошел милиционер, и все, кто еще несколько секунд назад прилипал к польским автомобилям, вмиг поотлипали и стали озабоченно смотреть кто куда с такими минами, будто у каждого из них прямо из-под носа ушел трамвай.
Я и моргнуть не успел, как вдруг перед глазами возникла Марунька и бросила мне на колени пакет.
– Ну, снимай свои шузы.
В пакете лежали чудесные кофейные фирменные мешты. Только чуть потертые.
– «Саламандра». Чего присматриваешься? Это даже хорошо, что ношеные. Натуральней выглядеть будет.
Тут она нагнулась, подхватила мои «прогрессовские» антитуфли и грациозно опустила в урну.
– Это же надо, еще только вчера я купил к ним новые шнурки, – вздохнул я, обувая «Саламандру».
Мешты были как влитые. Вот так, дорогие мои, и становятся альфонсами.
– Откуда ты знаешь мой размер?
– Глаз надо иметь. Идем. Надо еще занять подходящий столик.
– Даешь Львов! – бодро воскликнула Леська, а мне захотелось ответить полным отчаяния «no pasaran!», однако я удержался, ведь при их расположенности к иноязычным фразам может статься, что и эта им знакома.
У входа в ресторан толпились джинсовые «мальчики» и пламенные «девочки». Дверь ресторана открывалась только в семь, но уже с шести публика занимала под дверью очередь, иначе попасть внутрь было невозможно. Часы показывали пятнадцать минут седьмого. Я думал, что мы подождем вместе со всеми, но Марунька протолкалась к двери и начала лопотать что-то по-гречески, местами вставляя русские слова. Швейцар склонил набок умную голову и внимательно слушал. Иностранцами его удивить сложно. Внезапно Марунька щелкнула по стеклу пальцами, и швейцар враз очнулся, на его лице появилась заинтересованность. Три пальца Маруньки ударяли по стеклу с какой-то еле уловимой периодичностью. Никто на это не обратил внимания, и, может, только потому, что я не сводил с них глаз, эти удары пальцами казались каким-то таинственным знаком. В конце концов об этом говорило и поведение швейцара: он понял пароль, открыл двери и пустил нас внутрь. Марунька ткнула ему что-то в руку, а он кивнул головой в сторону свободного столика под окном.