Он ткнул меня рукой под ребра и был, по-видимому, готов откровенничать и дальше. Мой вид, однако, заставил его остановиться. Он потер руки.
— Уж если на вас она произвела такое впечатление, — хохотнул он, — то представляю, какая физиономия будет у старого Джонсона! Да он повесится на крюке!
Один Господь знает, что же я ухитрился в конце концов из себя выдавить. Потеряв в самый первый момент дар речи из-за чувства огромного облегчения, я затем хранил полное молчание по причине совершенно иного рода. Новый клубок эмоций перехватил мне горло. Раффлс явным образом потерпел неудачу. А я сам не могу исправить дело? Неужели слишком поздно? Имеется ли хоть какой-то выход?
— Прощай! — Крэггс бросил последний взгляд на холст, перед тем как скатать его в трубку. — Прощай до нашего прибытия с тобой в Брисбейн.
Боже, как же я разволновался, когда он закрыл свой ящик!
— В последний раз, — сказал он, запирая замок и бросая ключи к себе в карман. — Завтра я отправляю ее прямо в бронированную каюту на корабль.
«В последний раз»! Если бы только я мог отправить его в Австралию, изъяв из его драгоценного сундука то, что и из страны-то нельзя было вывозить на законном основании! Если бы только мне удалось добиться успеха там, где Раффлс потерпел поражение!
Мы вернулись в гостиную. Совершенно не помню, сколько времени Крэггс еще говорил и о чем. Теперь мы принялись за виски с содовой. Я едва прикасался к своему бокалу, тогда как он пил много. Без чего-то одиннадцать я оставил его в состоянии весьма сильного опьянения. Последний поезд, останавливавшийся в Эшере, отходил с вокзала Ватерлоо в 23 часа 50 минут.
Я взял кеб и поехал домой. В отель я вернулся через тринадцать минут. Я поднялся по лестнице. Коридор был пуст. Я постоял немного у порога гостиной, услышал оттуда сопение и осторожно открыл дверь ключом хозяина, захватить который с собой мне не составило ни малейшего труда.
Крэггс даже не пошевелился. Он лежал развалившись на диване и крепко спал. Однако мне его сон не показался слишком крепким. Я намочил свой платок хлороформом, который принес с собой, и аккуратно закрыл ему этим платком рот и нос. Он два-три раза тяжело вздохнул и вырубился по-настоящему, вытянувшись как бревно.
Я убрал платок и достал из его кармана связку ключей. Менее чем через пять минут я положил их назад, обмотав картину вокруг своего тела и набросив сверху плащ без рукавов с капюшоном. Прежде чем уйти, я позволил себе выпить немного виски с содовой.
На поезд я успевал. Оказавшись на вокзале даже раньше времени, я в течение десяти минут сидел в своем вагоне первого класса для курящих, вздрагивая от всякого звука шагов на платформе. Я испытывал тот неразумный, ничем не объяснимый страх вплоть до самого отправления поезда. И лишь когда он тронулся, я откинулся на спинку и закурил, глядя на уплывающие назад огни вокзала Ватерлоо.
Некоторые из пассажиров возвращались из театра. Я даже сейчас могу припомнить содержание их разговоров. Они были разочарованы тем спектаклем, который смотрели в тот вечер. Речь шла о каком-то из последних мюзиклов. Все они вышли в Сюрбитоне, и я, торжествуя, в полном одиночестве проехал дальше в течение нескольких упоительных минут. Подумать только, я преуспел там, где Раффлс потерпел фиаско! Из всех наших авантюр эта была первой, в которой я сыграл главную роль. К тому же это предприятие было бесконечно менее предосудительным, чем все остальные. Мои действия не вызывали у меня никаких угрызений совести; говоря по сути, я лишь ограбил грабителя. И я совершил это сам, без всякой посторонней помощи — ipse egomet[3].
Я представил себе лицо Раффлса, его изумление и восхищение. Отныне он станет ценить меня несколько выше. Да и все наше будущее рисовалось теперь мне совершенно иным. Теперь каждый из нас становился обладателем двух тысяч фунтов — суммы, вполне достаточной для того, чтобы начать новую жизнь, превращаясь постепенно в честных и законопослушных граждан. И все это благодаря лично мне.
Я спрыгнул с поезда в Эшере, по-прежнему находясь в приподнятом настроении, и взял один из задержавшихся кебов, которые стояли под мостом в ожидании пассажиров. В состоянии, похожем на горячку, я окинул взглядом Брум-Холл, нижний этаж которого все еще был ярко освещен, и увидел, поднимаясь по ступеням лестницы, как открывается парадная дверь.
— Я так и подумал, что это ты, — весело сказал Раффлс. — Все в порядке. Тебе уже приготовили постель. Сэр Бернард дожидается тебя, чтобы пожать тебе руку.
То обстоятельство, что Раффлс находился в хорошем расположении духа, несколько меня насторожило. Но я прекрасно знал этого человека: он принадлежал к породе тех людей, которые в самый мрачный свой час будут улыбаться самой широкой улыбкой.
— Я достал ее! — крикнул я ему прямо в ухо. — Я достал ее!
— Что ты достал? — спросил Раффлс, отступая на шаг.
— Картину!
— Что-о-о?
— Картину! Он показывал ее мне. Тебе пришлось уйти без нее; я это понял. Поэтому я решил завладеть ею. И вот она.
— Давай-ка посмотрим, — мрачно сказал Раффлс.
Я сбросил плащ и стал снимать с себя картину. Пока я занимался этой процедурой, в холле появился небрежно одетый пожилой человек, который уставился на меня округлившимися глазами.
— Выглядит слишком уж свежо для шедевра старого мастера, не правда ли? — сказал Раффлс.
Тон, которым он это произнес, был весьма странный. Я смог предположить только то, что он завидует моему успеху.
— То же сказал и Крэггс, а я на нее почти и не смотрел.
— Ну а теперь-то посмотри. Посмотри внимательно. Ей-Богу, я, должно быть, подделал ее лучше, чем мне думалось.
— Это — копия?! — воскликнул я.
— Это — копия, — ответил Раффлс. — Это та самая копия, в поисках которой я, почти разрываясь на части, объездил всю страну. Это копия, которая воспроизводит не только саму живопись, но и изнанку холста так, что, по твоему же собственному свидетельству, произвела глубокое впечатление на Крэггса и могла бы сделать его счастливым на всю оставшуюся жизнь. А ты пошел и ограбил его!
Я лишился дара речи.
— Каким образом вам это удалось? — спросил сэр Бернард Дебенхэм.
— Ты его, случаем, не убил? — сардонически поинтересовался Раффлс.
Даже не взглянув в его сторону, я повернулся к сэру Бернарду Дебенхэму и рассказал ему всю историю своим хриплым, возбужденным голосом, ибо только так я смог сохранить хотя бы остатки самообладания. В процессе рассказа я стал несколько успокаиваться, и в конце концов в душе моей осталась одна только горечь; завершая свой рассказ, я попросил Раффлса, чтобы в следующий раз он сообщал мне, что намерен делать.
— В следующий раз?! — тотчас же воскликнул он. — Мой дорогой Кролик, ты говоришь так, словно мы собираемся быть ворами-взломщиками и этим зарабатывать себе на жизнь!
— Я убежден, что вы ими не станете, — сказал, улыбаясь, сэр Бернард, — потому что вы, несомненно, отважные молодые люди. Будем надеяться, что наш общий друг из Квинсленда поступит так, как сам же говорил, и не откроет своего ящика для карт до тех пор, пока не вернется домой. Его будет ждать мой чек, и я искренне удивлюсь, если он еще раз побеспокоит хоть кого-то из нас.
Больше мы с Раффлсом не перекинулись между собой ни словом, до тех пор пока я не оказался в специально отведенной для меня комнате. Я и здесь не горел желанием говорить с ним. Но он вошел следом за мною и взял меня за руку.
— Кролик, — сказал он, — не будь столь суров с человеком! Я чертовски спешил и отнюдь не был уверен, что мне вовремя удастся получить то, что мне было нужно. Это — факт. Но ты отправился туда и ликвидировал все сделанное мною. А это, пожалуй, было лучшее из всего того, что мне когда-либо удавалось. Но так мне и надо. Что же касается дела твоих рук, старина, то ты не обижайся, если я скажу, что никогда не думал, что ты способен на такое. В будущем…
— Не говори мне о будущем! — воскликнул я. — Я все это ненавижу и намерен со всем этим покончить!
— Я тоже, — сказал Раффлс. — Пока я заработал целую гору денег.