— Знаешь, я сегодня заправил нигролом шприц. Сам. Большой, с двумя ручками.
— Знаешь, я сегодня сменил лампочку в подфарнике. Проверил давление в баллонах.
— Знаешь, я сегодня выкрутил свечу у «Победы», а у «Москвича» снял колесо.
Мне кажется, в отношении свечи и колеса Кир прихвастнул, что сделал все самостоятельно.
— Если кто-нибудь и помог тебе, — говорю я осторожно, — не беда. Гайки на колесах тугие. И свеча тоже крепко закручена.
— Но я сам. Почти сам справился. Даже палец сбил. Вот.
Кир показывает сбитый палец.
— Промыли бензином, а потом велели окунуть в банку с чистым маслом.
Я больше не уточняю — «сам» или «почти сам» Кир справился с колесом и свечой. Не теперь, так через год, через два, через пять он будет делать все самостоятельно.
Потому что хочет.
Потому что это любимое.
Кир уснул в углу гаража на старых резиновых камерах. Сбоку уснули серые журавли. Они любят компанию. В особенности — Кира.
Механики мне сказали:
— Уморились. Все трое.
Я взял Кира на руки — легкий и тонкий, как журавленок, открыл глаза, улыбнулся и вновь уснул.
Я тихонько понес его к морю.
Я СЛУШАЮ ДЕТСТВО
Повесть
ПОД КРЫШЕЙ НИЧЕГО НЕТ
Рассказ перед повестью
Впервые я залез на чердак в детстве. Залез, чтобы изведать неизведанное, таинственное.
Был уверен — на чердаке что-то спрятано. Надо только поискать в темноте.
Для этого необходим фонарь, и все. Да, и еще необходима осторожность, потому что на чердак лазить не разрешают: «Крошатся потолки и растаптываются по квартире».
Я выбрал удобный момент, когда меня никто не видел, и полез на чердак. Лестница гнулась, скрипела. Старая, деревянная, побитая дождями, обожженная солнцем.
Добрался до чердака, до узкой невысокой дверцы. Повернул колышек, на который она была закрыта, еще раз оглянулся — как будто все в порядке, никто не видит — и влез внутрь.
Долго бродил с фонарем по чердаку старого маленького дома, искал свое счастье.
Мне уже скоро сорок лет. Я давно не живу там, где когда-то жил, где впервые поднялся на чердак.
Но я опять живу в старом маленьком доме. Он построен из толстых бревен и покрыт шифером.
Вокруг дома лес — березы и сосны.
Каждое утро взбираюсь на чердак по такой же старой, побитой дождями и обожженной солнцем лестнице.
Я не стремлюсь изведать на чердаке то неизведанное и таинственное, что хотел изведать в детстве. Не стремлюсь найти то свое счастье, которое хотел найти прежде. Нет. Я здесь работаю, пишу рассказы.
Я привожу их отовсюду, где бываю, — из Карелии, Тиберды, с Урала, Валдая, Селигера, с верховьев Волги, Енисея. Привожу в старый дом, сюда на чердак. Привожу, как свое самое большое счастье, которое отыскиваю в разных местах, среди разных людей.
На чердаке у меня стоит стол и скамейка. Я сам сколотил из досок. На столе — чернильница, стопка чистой бумаги, географические карты, справочники, записные книжки.
Окна на чердаке нет, поэтому сижу у открытой чердачной дверцы. Она заменяет окно. Вижу березы и сосны. Прилетает ветер, раскачивает пустое осиное гнездо возле дымохода.
Если ветер пытается закрыть дверцу, я подпираю ее планкой, которую специально держу под рукой. Часто по крыше ходят птицы, царапают крышу лапами.
Сквозь щели в досках солнце простреливает чердак из конца в конец длинными полосами.
Рано утром эти полосы светло-желтые, почти белые. К вечеру — темно-желтые, почти красные.
Иногда я хожу вдоль чердака, но очень осторожно, чтобы «не крошились потолки и не растаптывались по квартире».
Для этого проложил доски. Они как тропинки. Вот и хожу по ним осторожно. Пересекаю солнечные полосы — светло-желтые или темно-красные, думаю о своем.
Здесь на чердаке думается особенно хорошо и мечтается особенно хорошо. Может быть, потому, что впервые поднялся сюда еще в детстве.
Поднялся за своим счастьем. И нашел его. Только не завернутое в тряпку и спрятанное под крышей, а совсем другое, в котором тоже никогда не кончаются тайны и поиски.
Со мной в доме живут ребята, соседи — Вова и Максим. Вова помладше, Максим постарше — осенью пойдет в первый класс.
Вову еще зовут «Сыроёжка». Это потому, что когда Вова находит какой-нибудь гриб, любой, он кричит:
— Сыроёжку нашел!
Так для всей нашей улицы Вова стал Сыроёжкой.