И все шло как нельзя лучше, пока он не встретил на своем пути одного подмастерья. (Из той же уважаемой гильдии нищебродов.) Подмастерье, увидев подписанную святым ребе реб Шмелке бумагу, упросил нашего земляка отдать бумагу ему, а взамен пообещал подарить на память свой — разумеется, полный — кошелек. И наш веселый микуловчанин просьбу подмастерья выполнил, как говорится — из товарищеской солидарности. (Замечу, что к тому времени святой ребе реб Шмелке уже отошел в мир иной; это тоже необходимо учитывать.) Итак, два человека с почтением расстались друг с другом, и каждый пошел своей дорогой.
Но милый подмастерье далеко не ушел. Бедолага сильно захворал, и никакой врач-коновал не смог помочь ему. На третий день он испустил дух, и люди добрые похоронили его. Однако, когда покойника облачали в саван, нашли у него бумагу святого ребе реб Шмелке. И конечно, не теряя времени, отослали ее в Микулов, чтобы там знали, где похоронен их богатый земляк (то есть так они предполагали). Получив бумагу, микуловчане тоже решили, что их земляк умер, а что еще они могли подумать? Тем временем наш милый микуловчанин, не зная, что приключилось, в полном здравии бродил по свету в надежде, что и без бумаги ребе реб Шмелке ему удастся милостыней поддержать своих деток. Да не тут-то было — никто ничего ему не давал, и бедняга истратил все, что накопил прежним попрошайничеством. И теперь возвращался к родному очагу после семи голодных лет без единого шмейцера[31] то есть таким сирым и убогим, каким когда-то оттуда ушел.
Но послушаем, что тем временем там приключилось. Когда ложная весть о его смерти дошла до Микулова, его верная жена очень сильно пригорюнилась, потому что — как она думала — овдовела. И, не теряя попусту времени, вышла во второй раз замуж и своему второму мужу — хотя и не покидала первого — родила трех малюток. Этаких трех момзерим! Это был настоящий кошмар, скажу я вам. Такие байстрюки, хотя и без вины виноватые, навсегда обречены на жестокую жизнь. Тому, кто момзер, никогда не дано вступить в законный брак; он будет проклят и унижен до конца дней своих! Так говорит наш Закон Божий, и так по-спартански мы охраняем свое чистое пламя очага семейного.
Однако мне уже пора кончить сей печальный рассказ: когда наш дорогой путник снова вернулся домой и увидел этих невесть откуда свалившихся карапузов, у него от жалости лопнуло сердце, и в тот же миг он преставился. И во всем, что случилось, повинна была та роковая бумага; и все это предвидел святой ребе реб Шмелке в своем Духе святом еще семь лет назад — а по какой бы иной причине он так не хотел давать тому бедняге свое поручительство? Святой ребе реб Шмелке! Да хранят нас и наших потомков от всего дурного его заслуги на веки вечные, АМИНЬ!
Как-то я слыхал, что якобы какие-то горе-писаки — из этих современных, чьих книжек мы, хасиды, даже не касаемся, — эту историю по-своему переиначили и понастряпали из нее романы. Однако никому не сказали, что узнали о ней в нашей хасидской империи! (Об этом, должно быть, забыли.)
Святой рабби Аврум-Хаим из Злочева, автор книги Орах ла-хаим («Дорога к жизни»), однажды спросил святого ребе реб Шмелке, можем ли мы любить ближнего как самого себя даже тогда, когда этот «ближний» обижает нас.
«Ответ на этот вопрос дан в последних словах той же Божией заповеди: …самого себя, — сказал ему святой ребе реб Шмелке. — Все души вместе творят одно неделимое целое. Одно тело духовного принципа любви и мудрости, которое в каббале называется „Душой Адамовой“, и каждая человеческая душа представляет собою лишь звено, одну из духовных частей тела или органов этого духовного целого. Если ты ударишь себя своей собственной рукой или пнешь себя своей собственной ногой — разве ты станешь наказывать свою руку или ногу? А если дойдешь до такого безрассудства своей собственной головой — ты будешь просто безумцем, если за это сам себе надаешь оплеух. Стало быть, ежели кто-то обидит тебя, постарайся осознать взаимосвязь всех душ и то, что, по сути дела, ты и твой ближний являетесь составными частями единого сверх-личностного „Я“, подобно тому, как твои рука, нога или голова есть не что иное, как составные части единого тела. Если ты осознаешь это — то как ты сможешь тогда сердиться на самого себя?»
31
Наши набожные еврейские дедушки и бабушки в Чехии и Моравии не любили произносить слово «крейцер», поскольку оно образовано от немецкого Kreuz (крест); вместо этого они произносили