Воробей подошел, стал напротив.
— Слушай, сынок, — сказал сержант. — Ты дрался когда-нибудь в жизни? Во дворе? В детском саду хотя бы, за лопатку в песочнице?
Воробей молчал.
— Ко мне! — кивнул Дыгало Стасу. — Смирно!.. Бей его по лицу! — велел он Воробью.
Тот посмотрел на Стаса, стоящего навытяжку с опущенными руками.
— Ты понял приказ, воин?!
Воробей неловко замахнулся, пересиливая себя, и ударил вскользь.
— Девочку свою по трусам гладить будешь! — заорал Дыгало. — Я сказал — выруби его!
Воробей ударил чуть сильнее, сдержав в последнее мгновение руку.
Дыгало досадливо дернул головой.
— Бой! — коротко велел он.
Оба стали в стойку, закружились друг около друга. Стас несколько раз достал Воробья по лицу.
— Давай, Воробей! Ну, давай! — пытался подбодрить он, но тот только защищался, стараясь захватить его за руку.
— Кончай бальные танцы! — крикнул Дыгало. — В полный контакт, я сказал!
Стас, постепенно входя в азарт, ударил Воробья с правой, разбив ему нос. Тот упал на колени, растирая хлынувшую ручьем кровь.
— Встать! — Дыгало пнул его по ребрам. — Встать, я сказал! Бой!
Они снова закружились среди обступивших их пацанов. Воробей уже только прижимал руки к разбитому лицу, пытаясь закрыться от ударов.
— Давай, Воробей! — не выдержал Лютый.
— Давай, пернатый! Давай!
Стас сильно и точно пробил ему между рук в челюсть, и Воробей повалился на землю. Сержант подошел, наступив тяжелым ботинком у самого лица, глянул на него сверху. Воробей в залитой кровью хэбэшке пытался отжаться от земли дрожащими руками.
Дыгало брезгливо перешагнул через него. За спиной сержанта Стас и другие пацаны бросились поднимать Воробья.
Вечером они, обессиленные, отупевшие от усталости, молча сидели на траве за учебным городком. Воробей время от времени шмыгал разбитым носом, трогал языком распухшие губы. Солнце подсвечивало верхушки гор, в тишине пронзительно звенели цикады.
— Скорей бы в Афган, что ли… — тоскливо сказал Ряба.
— Воробей, — вяло окликнул Чугун. — Слышь, пернатый!
— Чего тебе?
— Отнеси мой хрен поссать — сил нет.
— Да куда ему, надорвется, — сказал Серый.
Все коротко, невесело посмеялись и снова замолчали.
— Гляди, Белоснежка! — вдруг в восторге крикнул Ряба.
— Ты чо? Где? — вскочили следом еще несколько человек.
Вдали, у ограды офицерского городка, шла тонконогая девчонка в цветастом коротком сарафане.
— Эй! Ходи сюда! Давай к нам! На полшишечки! — тотчас ожили, заорали, засвистели, замахали руками, забыв про усталость, мужики.
Девчонка засмеялась, помахала издалека ладонью и, напоказ виляя бедрами, пошла дальше.
— Вот зараза, — в сердцах сказал Чугун, зажимая ширинку. — Теперь до утра стоять будет.
— А кто это? — спросил Воробей.
— Ты чо, с луны свалился, пернатый? — возбужденно засмеялся Ряба. — Белоснежка! Санитаркина дочка! Через нее все призывы прошли, ни одного не пропустила! Пол-Афгана оттрахала! Пацаны с того набора говорили, на склад ее ночью провели, до самой поверки всей ротой драли!
— Да ты что? Сорок человек? — не поверил Стас.
— Ну я тебе отвечаю! По трое сразу, вертолетом!
— А сколько берет?
— Да ничего не берет, в том-то и дело! За интерес! На жрачку скинулись — ну, печенье там, конфеты, самогона достали. Девка, говорят, — чума! Не ты ее трахаешь, а она тебя! Болезнь такая женская есть — бешенство матки!
— Что-что? — насмешливо спросил Джоконда. Он лежал, подперев голову ладонью, зажав в зубах спичку. — Что-то новое в медицине.
— Отвали, ученый, — отмахнулся Пиночет, воровато оглянулся и с горящими глазами придвинулся ближе. — Ряба, ты договориться с ней можешь?
— Да чо договариваться! Безотказная, как автомат Калашникова, — бери да веди. А куда вести-то? Ее через два караула протащить надо.
— Да нет, мужики, пустой базар, — спокойно сказал Лютый. — Тот призыв — они перед самым отлетом, там уже все равно — дальше Афгана не пошлют. А нам тут три месяца еще трубить. Залетим — кранты.
Пацаны разочарованно затихли.
— Слушай, Лютый, а ты пошел бы? — спросил Джоконда. — После сорока человек, с этим обмылком?
— А ты нет?
— Я нет, — пожал плечами Джоконда. — Из помойки жрать — лучше с голоду сдохнуть.
— А я жрал! — Лютый упер в него бешеный взгляд. — Ты хоть раз подыхал с голодухи-то, так, что заснуть не можешь? Так что ж ты пасть-то разеваешь? Нам на ужин три ложки столярного клея на тарелку кинут, а мы потом по городу бродим, смотрим, как ты за стеклом в кабаке свою телку гуляешь, чтоб тарелку успеть схватить, что осталось! Понял? — заорал он, сгреб Джоконду за грудки и рывком притянул к себе. — И бабы у меня такие только и были! — мотнул он головой вслед Белоснежке. — И других не будет!