В зал я вошел последним, как ни в чем не бывало, и… тьфу, вот ведь любителем дешевой мелодрамы стал мой бывший гость! Стремился наиболее полно наблюдать произведенное впечатление.
Конечно, я всегда был достаточно лицемерен — и артистичен вдобавок. Но в сотые доли мгновения оцепить ситуацию и выбрать тактику… А Владыке хватило и тысячной доли мгновения моей растерянности, только он сумел уловить ее. А мысли…
Все же любой сторонний наблюдатель мог бы засвидетельствовать, что я и виду не подал. Глянул на нее безразлично: это, мол, что еще такое?
— Никто из вас не знаком с юной леди? — поинтересовался Саурон.
Все покачали головами, ухмыляясь — право, это выглядело все забавнее. Все же я решил отпираться до конца, хотя и чувствовал, что это бесполезно.
— Что ж, позвольте представить: с Аргором вы уже познакомились… — Он лестно представил всех. — А это — Аллор — последний, тихоня конечно, но поболтать иногда с ним забавно. И манеры хорошие сохранил, до сих пор, наверное, помнит, в какой руке вилку, а в какой нож держать надо.
Кто-то громко расхохотался, а я чувствовал, как от злости туманится зрение и звенит в висках.
— Значит, вы не знакомы ни с кем? А то мне вдруг показалось, что господин Аллор вам кого-то напоминает. Или… знаком?
Она с тем же наивным видом покачала головой: что вы, я могла только представить их по рассказам. И… простите, я правильно сказала: «Аллор?» — так и его я вижу впервые.
Так мы и выгораживали друг друга — Саурону на смех.
— Послушайте, барышня, а вам этот глупец, — он кивнул в мою сторону, — никогда не говорил, что я могу мысли читать?
Она как-то сжалась и молчала.
— Впрочем, вас можно назвать милой, но умной — никак. Неужели вы и впрямь подумали, что он — этот закоренелый себялюбец — полюбил вас? Какая наивность! Вы беспокоитесь, идете сюда разбираться, что и как, стремитесь помочь (смеху-то!), а наш герой-любовник такими делами занимается за пределами Мордора — не иначе, в честь Прекрасной Дамы, — что же вы, господин Аллор, не украсили ваш черный плащ ее шарфом и не поведали друзьям и Учителю имя, во славу которого вы все это натворили?
Хотя, я думаю, все было иначе. — Учитель явно наслаждался собственным красноречием. — Ты, конечно, не первый среди прочих, но выслужиться рад, да и позабавить нас не прочь — да? Вот и разыграл все это — язык-то неплохо подвешен, ничего не скажу, не меч все же. И впрямь оригинально, достойно бывшего арбитра изящества — давно я так не веселился, — чтобы девчонки сами в Барад-Дур бегали! А ведь говорила, наверное, мамочка: не заговаривай с незнакомыми дядями! Правда, я угадал? Ну что ты молчишь, будто с развоплощением и языка лишился? Не скромничай!
Его смеху вторили. Но не все. Точнее — некоторые. А потом — никто. Хохот Владыки повис в тишине — и он резко оборвал его.
— Презираешь? Героя из себя корчить задумал? А в чем дело? Жжешь, убиваешь, в рабство уводишь — и думаешь чистеньким остаться? Не выйдет! Наше общество его не устраивает, наскучило? Развлечься решил? Трус и эгоист! А о ней ты подумал? Любил бы — не допустил бы, чтобы она сюда пришла, раз уж ты нас подходящей компанией для нее не считаешь. Поздно спохватился-то. А еще по людям у меня специалистом числишься. Лишь на то и годишься, чтобы пыль с книжек стирать! Да и куда ты от Кольца денешься? Ты ведь с ним ни на мгновение расстаться не можешь, ради него на все пойдешь — так ведь?
А может, юная леди с нами останется? Особых услуг не потребуется, так, иногда… Поживете еще лет сколько-нибудь, как голубки. Парочка, а, Аллор? Потом женушку похоронишь — и за дело. А пока она еще очень ничего — свеженькая. Мертвого поднимет. Ты научишь — она, верно, способная…
Я не сдержался и бросился на него. Глупо безумно, но слушать это было невозможно. Было ясно, что уйти ей не дадут, а заставить работать на себя… нет, не смогли бы…
Он, видимо, чуть замешкался, мой клинок почти коснулся его горла, когда я почувствовал, что парализован — как когда-то. Заклятый кинжал выпал из рук, а меня отбросило к стене — ужасное чувство бессилия и неспособности помочь: даже зная, что я лишь Раб Кольца, возможно, она полагала, что я способен сделать хоть что-то? Ведь я был опаснее любого существа в Средиземье.
Видимо, ее нервы тоже не выдержали — она кинулась ко мне…
— Как вам не стыдно! Ничего хорошего даже со своим сверхкольцом сделать не можете: оно не принесло вам ни доверия, ни покоя, ни радости! А издеваться над теми, кто в твоей власти, — по крайней мере признак дурного вкуса!
В таком бешенстве Владыку не видел никто. Извержение Ородруина показалось бы прохладным ручейком в сравнении с волной озлобленной воли, прокатившейся по залу.
— Выговаривать — мне? — очень тихо проговорил он, и, видимо, повинуясь приказу, не выполнить который ни у кого из присутствующих недостало бы сил, один из кольценосцев скользнул к ней и вонзил в спину заклятую сталь.
Она повернулась к нему:
— Я не виню вас. — И вложила свою ладонь в мою — ту, на пальце которой было кольцо.
— Аллор, ты ведь можешь усыпить — навсегда? — прошептала она еле слышно.
Это было все, что я мог сделать для нее — теперь. Чудовищным напряжением остатков воли я заставил кольцо действовать; Саурон не успел помешать мне — думал, что я получил достаточно. Почувствовав приближение смертного сна, она улыбнулась.
— Говорила же, что ты бессилен, — владыка рабов. Я люблю тебя, Аллор, — прости, что так вышло — я не могла иначе. Но пока существуют твои душа и память — у нас есть надежда. До встречи — когда-нибудь — за Кругом, — и закрыла глаза.
Она лежала, положив голову мне на грудь, как королева-победительница…
Голос призрака пресекся. Повисло тяжелое молчание. Арагорн вздохнул, видимо под впечатлением от рассказа вспомнив что-то свое, а Гимли с преувеличенным вниманием разглядывал свой топор.
— Уж не думаете ли вы, что я это рассказал, чтобы разжалобить? Или, быть может, я просто разыграл вас? Назгулу же соврать ничего не стоит — да и перерезать всех, пока вы тут уши развесили, лишив Гондор — короля, а Средиземье — мага? Неужели и впрямь пожалели? Спасибо, не стоит.
Все как-то подобрались, не зная, как реагировать и что предпринять.
Черный всадник встал.
— Насторожились — и правильно! — Он резко развернулся, мелькнул плащ.
— Аллор! — воскликнул Гэндальф. — Подожди, пожалуйста! Это правда, — повернулся он к спутникам, — а Кольцом он мог уже неоднократно завладеть. Но почему вы раньше не встретились с Хранителем? Еще в Шире?
Назгул обернулся через плечо:
— А не было меня — вообще не было.
Когда моя любовь заснула смертным сном, избегнув развоплощения и вечного рабства в Мордоре, Владыка приблизился ко мне:
— Ах, вот ты как? Ты пожалеешь об этом — не раз — у тебя будет время. Ты некогда, помнится, предпочел рабство — аду? Ну так теперь ты свободен — относительно, конечно, таких, как ты, ни за пределами Арды, ни в Мандосе не держат. Так что ответишь за все.
Я почувствовал, как его взгляд сжигает меня — дотла. Восемь стояли в оцепенении.
— Так поступают с еретиками-отщепенцами, ясно? — обернулся он к ним. — Прощай, герой-любовник!
— Не-на-вижу, — успел прошептать я в ответ и… Горячая боль сжала, как клещами, то, что было моим телом, — оно таяло на глазах. А потом — бесконечное падение в огненно-ледяную бездну. Я не знаю, с чем можно сравнить это — да и надо ли? Жар, холод, боль, страх, раскаяние — без возможности хоть что-то исправить, головокружение — это просто слова, ярлыки — этого не понять тем, кто там не был, — внезапно он взглянул на Гэндальфа — тот сидел, сжавшись, сцепив руки так, что побелели костяшки пальцев.
— Ты знаешь… Барлог в Мории… — и опустил глаза. Гэндальф поднял голову и взглянул на ночного гостя каким-то другим, особенным взглядом:
— Значит…
— Значит, что конец второй и почти всю третью эпоху я провел ТАМ. Платил по счетам — как сказал бы правдолюбец Гортхауэр.
Я не помнил себя от муки, все было выжжено, заморожено, растоптано — как назвать это… Наверное, только ее последние слова удержали мою душу, мое сознание от исчезновения — память. Несмотря на то что она умножала страдания, она заставляла быть, быть собой — я не мог убить ее — еще раз. Но мне грех жаловаться — со мной был еще один дар любви — надежда. Там, где созданы все условия для ее уничтожения, — у истоков отчаяния…