— И отправьте кого-нибудь вниз, на баржу, — сказал я. — Откройте люки и попросите всех подняться…
Бывший фельдшер, не спрашивая разрешения подхватил меня на руки и куда-то понёс. А я даже спорить не стал. Это, оказывается, очень приятно, когда о тебе заботятся.
Пришёл в себя я от колющей боли в руке. Открыл глаза.
Лысый музыкант делал мне инъекцию в сгиб локтя на здоровой руке. От стараний он даже высунул язык и это выглядело смешно.
— Ручки-то помнят, помнят ручки! — приговаривал он, вводя мне какое-то лекарство.
Ручки у него были здоровенные, но со шприцом он управлялся умело.
— Сколько… — прошептал я.
— Очнулся! — обрадовался музыкант. — Десять миллиграммов…
— Сколько времени я был в отключке?
— Минут пять. Ты что, спешишь?
— Все спешим… — прошептал я.
Я лежал на кровати. Каюта была знакомая — в ней мы дрались с болванами-актёрами. Снегирь, Петр и большая часть музыкантов тоже была здесь, толпились в сторонке, в ужасе глядя на меня.
Что, я так плохо выгляжу?
На правом локте у меня был пластиковый лубок, уже застывший и зафиксировавший локоть в полусогнутом виде. Тельняшку с меня не то сняли, не то срезали, спасибо, что трусы остались. На ноге здоровенный пластырь, судя по полосатой красно-белой расцветке — кровоостанавливающий. Кожу на голове тоже приладили на место и залепили пластырем. Рядом валялись кривые ножницы и короткие пряди волос — меня чуток обстригли.
— Быстро вы, — удивился я.
— На скорой работал, — заканчивая вводить лекарство, сказал музыкант. — Меня Гриша зовут. А сейчас «Роковая планета», бас-гитара.
— Вы же «Планета рок», — сказал я.
— А я стоял и стоять буду, что «Роковая планета» лучше! — с неожиданным чувством произнёс музыкант. — Да. «Планета Рок». Хреновы маркетологи!
— Не переживайте, — сказал я. — Так тоже ничего. Я вас помню, вы Григорий Остапенко, у вас в песне «Автопортрет с изнанки» басовая линия шикарная, всю композицию держит…
Остапенко вытаращил глаза.
— Народ… а дети нас реально до сих пор слушают!
— Я не деть, я офицер, — огрызнулся я. — Мне двадцать лет… Сесть помогите!
Басист нахмурился, но помог. Я сел на кровати и покрутил головой. То ли лекарство помогло, то ли пять минут отключки, но в глазах не двоилось и мутило меньше.
— Нам стоит чего-то опасаться? — спросил Снегирь. — Тех, кто с вами это сделал? Это ведь были болваны, Святик?
— Это был болван, — прошептал я. — Нет, его не надо опасаться. Вы послали кого-то вниз?
— Тимур и Василий пошли, — сообщил кто-то из джазменов. — Не беспокойся… не беспокойтесь. Мы ведь уже высаживались в баржах, умеем пользоваться шлюзом.
— Хорошо. Когда поднимутся девушки и Лефевр… надеюсь. Там есть девушка Маша, верните ей.
Я снял и положил на кровать иконку.
— Пусть идут в рубку, — велел я. — Там всё поймут.
— Вот и правильно, — одобрил Григорий. — А ты ложись, я систему поставлю, прокапаю физраствора. Тебе надо отдыхать.
— Некогда, — ответил я с сожалением. — Просто дайте бутылку воды.
Спорить они больше не спорили. Дали воду, и я высосал пол-литра одним махом. Потом встал, отбросив протянутую руку Остапенко.
Вроде как ничего. Стою. Голова прояснилась, ничего не болит, и настрой бодрый.
Медицина творит чудеса.
— Я вам ничего объяснять не стану, — сказал я. — Просто дождитесь Лефевра и Машу… она толковая. И ждите. А мне надо в «пчелу».
— Вы нас бросаете? — спросил Снегирь.
Я вдруг заметил, что он периодически поглядывает на экран, транслирующий внешний вид. И лицо у него встревоженное не только из-за моего состояния.
— Нет, — ответил я.
Мне вдруг стало его очень жалко. Он много лет писал всякую серьезную фантастику и даже философские книги, но сильно популярным не стал. Потом взялся за детские книжки про Небесное Воинство и прославился. Наверное, даже сам немного стал верить в эти истории, но последние книжки были похуже, читатели их ругали. И этот полёт для него шанс обрести вдохновение и с новой силой взяться за творчество.
— Вы не переживайте, — сказал я. — Болванов ваших починят. Знаете, какие мастера на базе? По винтику переберут, и мозги поправят. И вы ещё двадцать книжек про пилотов напишете.
Лицо у писателя стало какое-то совсем тоскливое.
Может эти его истории про Мишку и Мари больше всего надоели самому Александру, и он после этого полёта хотел написать что-то другое?
Я не рискнул уточнять.
Вниз меня провожали Григорий и Пётр. Я говорил, что это ненужно, но они всё равно пошли. И когда лифт начал опускаться, Григорий спросил: